Мысы Ледовитого напоминают

Я слышал, бывают люди, для которых карты ничего не значат, но не могу себе этого представить!

[…] Карта отчасти породила фабулу. Я мог бы, пожалуй, сказать, что она и была фабулой. […] Имея календарь, карту местности и план каждого дома…. можно надеяться, что избежишь хотя бы самых грубых ошибок. […] Повесть уходит в карту корнями…

Роберт Луис Стивенсон. «Остров сокровищ». Предисловие

Написав про поход Колчака текст, лёгший позже в основу главы 1, двадцать с лишним лет считал я наивно, что знаю об этой истории всё важное и представляю себе Колчака полярного. Так что в перерывах между служебными занятиями спокойно занимался главным для меня тогда делом — собирал сведения о Колчаке белогвардейском. Хотелось понять, как и почему всеобщий кумир так легко пал. Читателями виделись мне так называемые диссиденты, то есть интеллигенты, открыто противопоставлявшие себя властям.

Круг диссидентов в 1979 году, с вторжением советских войск в Афганистан, сузился, почти исчез из моего поля зрения, а те немногие, с кем удавалось иметь дело, не видели в истории революции ничего, достойного распространения. «Вот если протокол протестующего собрания или описание, как кого преследует власть, тогда будем читать и раздавать другим», — простодушно сказал мне один из них, человек известный и весьма порядочный. О, как жестоко они (и мы все) поплатились за то недомыслие! Когда советская власть рушилась, демократы повторили все ошибки прошлого. В частности, легко отдавали власть людям пусть и прекрасным, но к управлению негодным вовсе, а потому вскоре же сдавшим позиции бюрократам.

На несколько лет желание писать о революции у меня пропало. Лишь на взлёте «гласности», в 1988 году, для сборника «Пути в незнаемое» (то был очерк «Адмирал», он в свет так и не вышел), понадобилось освежить в памяти то, что известно о зловещем острове. Теперь взгляд на эскиз-карту Зееберга сразу дал понять — карта изумительна. Итог её разглядывания и сравнения с текстами оказался поразителен: пришлось переосмыслить всё. А главное — лики моих героев проступили явственно.

Повесть уходит корнями в карту

Куда пристали байдары Толля, мне было известно (к мысу Эмма), а вот куда пристал вельбот Колчака? Проще всего было поверить зоологу Савве Успенскому (он-де и отчёты читал, и на острове был, и гурий Колчака открыл), что спасатели (Колчак у него не помянут ни разу) пристали к мысу Эмма. Но в советской биографии Толля (Колчак в ней тоже не помянут) сказано совсем иначе — пристал-де вельбот спасателей у мыса Преображения, то есть на 25 вёрст восточнее[177]. Странно: в академических «Известиях», в отчёте Колчака, сказано, что к мысу Эмма он добрался назавтра до полудня, преодолев ледник. Словом, оба варианта сразу отпали.

Надо было решить этот вопрос, найдя место высадки на карте. Отчёты Колчака — без карт, но место нашлось по текстам однозначно и на карту легло несомненно. Совпали реалии, данные Колчаком и Бегичевым: узкий пляж версту длиной посреди южного берега, он замыкает понизу наклонную долинку, по которой сбегают два ручья.

Протестовала одна лишь консервная банка, та, что с трухой от документов. Дело в том, что Колчак ясно и не раз сообщил, что сложил у места своей высадки гурий; Успенский этот гурий нашёл и сфотографировал — за ним действительно виден пляж около версты. Полуистлевшая доска с именами Толля и спасателей также высказалась ясно — гурий тот самый, колчаковский.

Но на снимке у гурия — большая кубическая жестяная банка (та, где труха от документа). А Колчак не только нигде не писал об оставлении записки, но, как мы уже знаем, прямо сказал морякам, собиравшимся на остров Беннета, что в оставленном им керне «ничего, кроме надписи на доске, нет». Почему он солгал?

Пришлось внимательно сравнить все наличные карты и тексты, и вдруг несообразности вздыбились торосами. Разгребать их, бросив научные дела, пришлось почти полгода, пока всё не сложилось в цельную картину, и главным свидетелем стала карта. В частности, места стоянок и жилья ясно указали причину гибели барона. Более того, благостный портрет Толля, кочующий из книги в книгу, разбился вдребезги, тоскою глянули лица загубленных им спутников, а образ Колчака, дотоле немного лубочный, приобрёл жёсткую простоту и явственность.

Два текста