Мысы Ледовитого напоминают

Побудку неуёмный Бегичев учинил в пять утра. Туман — вельбота не видно. Почти наощупь поднялся лейтенант по осыпи в ущельице, где третьего дня, уходя к мысу Эмма, видел на уступе несколько жалких зелёных листиков. Тут в ущелье и вовсе — как в стылом молочном киселе плывёшь, руку вытянутую почти не видно. Чуть носом не ткнулся в тот уступ и в изумлении застыл: на южном его боку ярко желтеет целая куртинка маков, обрамлённая подковой серого ноздреватого снега. Даже на Таймыре такого не попадалось. Цветок велик до странности, стебелёк жалок, а корешок неожиданно крепок. Вот это — темпы жизни необыкновенные.

Почему-то о растениях Беннета не сообщил барон Толль в записке ничего. Колчак вырвал из записной книжки двойной листок и расправляет загрубевшими пальцами, не дыша, почти бестелесные лепестки между страничками. Лепестки заняли совсем мало места; это в сравнении с крохотными листиками казался цветок крупным.

Остров Беннета в тумане. Справа, по-видимому, мыс София

Рогачёв (кое-как натянул сапог на увечную ногу, но почти на неё не ступает) развернул на плоском камне почти чистую тряпочку и колет на ней сахарную голову. Другие скатывают спальники и палатку.

Костёр отогнал туман, быстро позавтракали, и на месте палатки складывают квадратом крупные камни. Поставили среди них банку с письмом, накрыли плоским камнем и довершили гурий конусом аршина в два из камней помельче. Сверху водрузили сук, и на нём красуется доска от ящика, где загодя вырезали имена погибших и спасателей, да ещё нынешний год, 1903-й.

Пока начальник доставал папку с гербарием и снова прятал её, остальные стащили вельбот с ледяного откоса на мелкую воду. Быстро загрузили лодку, стараясь не лазить в ледяную воду драными сапогами, и быстро отвалили. Не успели усесться (ноги среди дров еле повернёшь), как уже пропал в молоке тумана дымок от костровища. Железников встал было на баке с багром (как бы не налететь с маху на льдину!), но в море туман быстро улетучился, и Василий сел, как и все, к веслу.

Слева по курсу, на востоке, за мысом София, даль забелела плавучими льдами, вблизи белеют волны барашками, тугим белым серпом изогнулся кливер, помогая трём парам вёсел, а большого паруса уже не поставили — свежо.

Спутники, гребя, глядят мимо командира заворожённо, вот и он обернулся. Порыв норд-веста сдул с острова стылую пелену, и

«экипаж экспедиции в первый раз увидел весь остров, свободный от постоянно скрывающего его тумана, но это продолжалось несколько минут, и остров сгинул из глаз навсегда под опустившейся фатой непроглядного тумана»[176].

— Что твой Грумант, — сказал мечтательно Дорофеев, мерно качаясь с веслом.

Грумантом поморы издревле именуют архипелаг Шпицберген.

— Не-ет, там всё ж уютней, — ответил в такт ему Рогачёв, стараясь упираться в шпангоут шлюпки только здоровою ногой.

Чернеет справа по курсу гранитными ступенями мыс Эмма, сверкает над ним и чуть к норд-осту купол Де-Лонга, а ещё восточнее царит над островом сероватый ледовый щит горы барона Толля, протянувший вслед вельботу два серых языка — ледник Зееберга. Вон у того языка, тонкого, что восточней, лейтенант третьего дня тонул.

Жаль, едва успел он разглядеть и не успел набросать эскиз. До обидного мало красовался мрачный остров. И даже не хватило времени рассмотреть, как убегает к осту, истончаясь в ниточку, полуостров баронессы Эммелины. На ледовом щите быстро выросла новая седая шапка, сползла на остров, и только жутковатым постаментом ещё растёт из черноты вод полуостров Чернышёва, справа обрезанный скошенной стеной мыса Преображения. Постамент для памятника.

Одному барону или лейтенанту тоже?

Новая Сибирь. Путевая карта Бруснева

Но и мыс потонул скоро среди серого тумана, серых волн, серых брызг и серых туч. Вокруг колышется лишь серый, без линии горизонта, холодный океан, и белеют, ещё холодней, льдины. Надо поторапливаться, пока нет шторма, и шестеро тянут весла изо всех сил, лейтенант же правит кормовым веслом не на мыс Высокий, откуда прибыли, но на мыс Вознесения, чтобы хоть чуть меньше плыть океаном. Да ещё и мысль подспудная: ведь на зюйд должен был уходить зимой барон, так нет ли там, у Вознесения, его следов? (Позже Бруснев, узнав грустную правду, не поленится обойти, уже под вой метели, всю Новую Сибирь вокруг — нет ли следов Толля?)

Гляди, лейтенант, чтоб не затянуло лодку течением или штормом в мясорубку пролива Благовещенского. Торопись не спеша, лейтенант; festina lente, как говорили римляне. Или, как говорят немцы, Eile mit Weile. Покойники они, все три наших немца, прими, Господи…

О мрачном острове вспоминать не хотелось.

Арктика помнит, но вопросов не задаёт