Мысы Ледовитого напоминают

— Прислали тогда из Якутска нового доктора, ссыльного студента. А тут ступню отымать надо, он не знал как.

— Не путай, Бегичев, — поправил Колчак. — Катин-Ярцев врач как врач. Успел закончить курс обучения, только не все экзамены сдал. Практиковал уже в Якутии. Дело в другом: инструментов для операций не было, как и наркоза. Не закупили. По всему вероятию, от спешности подготовки всей экспедиции.

— Да уж, барон, прости его, Господи, про лечение не сильно думал, — вставил Железников. — От осмотра всегда уклонялся. Даже когда на Беннета уходили. Всех осмотрел новый доктор, один барон отказался.

— На авось надеялся, хоть из немцев, — печально заключил боцман. И, потоптавшись, добавил: — Даже на «Воине» у нас врачебный кабинет был, хоть и учебное судно. А уж на крейсере, на «Герцоге», так моё почтение. А на «Заре» что? Бинты да пилюли. Ну и спирт, конешное дело.

Обсуждать дела начальников — не дело нижних чинов. Да, барон Толль имел свои основания избегать осмотра, ибо прежде он лечился в клинике нервных болезней — доктор Вальтер рассказывал. Но это никак не для матросских ушей. Колчак глянул на плывущие тучи: норд-вест, балла три. До утра, можно надеяться, большого льда не прибудет. Пора спать — кто знает, когда и на чём удастся заснуть в океане. И скомандовал отбой.

В палатке спутники немного пошептались тихо — Бегичев поведал поморам то, что никак не для командирских ушей: про свой лечебный подвиг. Питание на «Заре» было в кают-компании своё, а в кубрике своё, и в конце первой зимы в кубрике появилась цынга. Покойный Вальтер лечил её, приближая матросский рацион к офицерскому, а боцман — упаивая краденым спиртом больных до полусмерти. Обошлось, и каждый приписал выздоровление больных себе, своему мастерству.

Палатка скоро затихла, а лейтенанту не спалось. Из ущелья выполз промозглый туман, пришлось одеть подбитый мехом бушлат. Сел к догоравшему костру, сложил головешки шалашом, надвинул на заплясавший огонь торцы жердей и раскрыл тетрадь. Хоть и пасмурно, но видно неплохо — сегодня последние сутки полярного дня, до конца белых ночей ещё две недели. А там пойдёт день убывать, как шагренева кожа.

Сверху: обычно груженая нарта.

Впереди в лямке Колчак (См. также фото на с. 161)

Снизу: запредельно перегруженная нарта Толля-Колчака при отправке, 20 апр. 1901 г.

(Из книги: Кузнецов Никита Ан. В поисках Земли Санникова. М., 2014)

И в своей каюте на «Заре», и в поварнях, и в каюте «Лены», когда отпустила ангина, и в Якутске, в комнатке радушного Оленина, и в купэ сибирского экспресса, и дома в Питере, и опять в купэ и поварнях — всюду Колчак писал о льдах. Материалов набралось уже на книгу, но всё равно просятся на бумагу новые льды — теперь беннетские. Светлозелёные, словно венецианское стекло, голубые, словно глаза Железникова, серые, словно тучи над головой, всякие.

«Годовалый лёд всегда даёт более или менее зеленоватый оттенок, повидимому зависящий от содержания солей; чем это содержание больше, тем зелёный цвет представляется интенсивнее…. По мере уменьшения содержания солей лёд принимает более голубоватый оттенок, свойственный вообще мощному льду, около 1 m и более. Это заметно во время летнего таяния, когда зеленоватая поверхность постепенно изменяется на голубоватую и даже с синеватым оттенком… Старый 4–5 годовалый лёд представляется почти белым… К северу от Ново-Сибирских островов мне приходилось встречать льдины ярко голубого цвета, высотою до 20 фут над уровнем моря, но я полагаю, что этот лёд, по всем вероятиям, не морского происхождения, а представлял из себя обломки глетчерного льда, вероятно, с острова Беннетта»[175].

Довольно. Докурить трубку и спать.

* * *