Мысы Ледовитого напоминают

Пора своих догонять — стоять в сыроватых сапогах холодно. Но не спеши — плато обтаяло, обнажились острые обломки базальта. Ногу подвернёшь, как утром Рогачёв (сапог еле с него стянули, теперь сидит у палатки). Да и сапоги ветхие беречь надо: до материка, до Казачьего, где якутские торбасы купить будет можно — тысяча вёрст.

Вон ещё мыс открылся — в конце полуострова Чернышёва, прямо к югу. Давно видали, ещё когда к острову приближались, но лишь теперь ясно, что он, как и всё на острове, безымянен, ибо толлевы названия с Толлем и погибли. Отсюда сверху мыс, словно чуть согнутый перст, указует на зюйд-зюйд-вест, где Казачье с баней, где Верхоянск с постелью, где Якутск с телеграфом (Соничке — депешу, в Академию и домой — тоже), где Иркутск с вокзалом. Может быть, и она приедет? Если найдётся, к кому ехать. Западный мыс — вдовы Эммы, северо-восточный — вдовы Эммелины.

А, будь что будет! Быть юго-восточному мысу, на указующий перст похожему, мысом София. Соничке Омировой в дар.

* * *

В шесть утра пришли, спустившись с ледника, к палатке, где царил ещё, ввиду отсутствия начальства, богатырский сон. Боцман громогласно учинил побудку, а командир приказал Железникову с двумя поморами (третий-то хромой) немедля идти к избушке Толля и перетряхнуть её. Должно же быть ещё хоть что-то. Как идти, показал ему по набросанному им путевому эскизу.

Сбросив одежду, залезши в мешок в ожидании бобов с мясом (консервы экономить больше незачем) и сладкого чая, Колчак впервые мог обратиться (не знаю, обратился ли) мыслями не к цели похода, а к дому. Что-то сейчас в России, в Петербурге? Когда в Якутске последний раз читал газету, было неспокойно.

Теперь в России, как мы знаем ныне, было куда как неспокойней. Юг полыхал рабочими стачками и крестьянскими бунтами, их кровавыми усмирениями, То и другое нарастало, посему даже в дворцовых кругах поняли — надо предпринять что-то новое. Вызрел, однако отнюдь не новый, а старый, как мир, призыв: для обуздания крамолы нужна «небольшая победоносная война». Так виделся тамошним «стратегам» назревающий конфликт с Японией.

А как будущее видели крамольники, о чём спорили? в Лондоне тогда заседал Второй съезд социал-демократов. Как раз в те минуты, когда спасатели, вымотанные океаном, но полные радостной надежды (добрался ведь барон до Беннета), оглашали штопаную палатку первым богатырским храпом, председатель съезда Плеханов заявил на 25-м заседании, что касса съезда пустеет и потому пора кончать прения. Его не слушали — слишком важна была тема спора.

Нет, ни об убитых рабочих и крестьянах, ни о России, ни о Японии речи не было. Восемь заседаний обсуждался трёхстраничный Устав.

На разных сторонах планеты обитали полярники и делегаты, так что над ледником как раз заискрился край утреннего солнца, когда делегаты Ленин и Троцкий кончали важный спор: какое большинство (4/5 или 2/3) считать квалифицированным, если голосовать могут трое?[169]

Делегаты безмятежно спали в гостиничных постелях, когда Бегичев и Иньков в отчаяньи (утонул!) несли мокрого бесчувственного лейтенанта по хрупкому льду от полыньи к скалам. Пока трое рубили лёд в избушке, делегаты бесстрашно избавились от несогласного меньшинства съезда, в том числе от «экономистов», ратовавших за насущные интересы рабочих. И радостно шли в ресторан обедать, самозабвенно ощутив себя большинством и тут же назвав себя большевиками, когда те трое затихли в тесных мёрзлых сумерках поварни над предсмертным письмом Толля.

Вопреки заверениям царедворцев, Россия была на Дальнем Востоке через два года разгромлена и неотвратимо покатилась в революцию.

Глава 2 По краешку, не глянув в бездну

Ему вдруг пригрезился его давний дрейф на утлом вельботе сквозь ледяное крошево Северной губы в поисках экспедиции барона Толя. Ведь и тогда он если не наверняка знал, то чувствовал, что Толь и его люди погибли, должны были погибнуть, столько месяцев не имея в запасе ни продовольствия, ни средств передвижения.

Максимов В. Е. Заглянуть в бездну. Роман[170]

— Ваше благородие, не полно ли спать-то? Лёд уходит.

Детски-голубой взгляд Железникова выражает лёгкую укоризну. Сев в мешке, лейтенант выглянул из палатки. День пасмурный. У берега, вместо узкой промоины, по какой сюда приплыли, вправо и влево — чёрная заводь. То есть, пошёл ветер северных румбов, скрыл солнце и отгоняет лёд. Колчак глянул на полухронометр — батюшки, четыре пополудни. Ну и вздремнул!

— Что ж ты не будил прежде? Надо же на северный берег идти — а вдруг там…