Мытарства

— Какъ-же быть?.. Нельзя-же теб идти безъ штановъ… А, чортъ тебя задави!… Канителься съ тобой!… Эй, Шинкаренко! — обратился онъ къ молодому парнишк, стиравшему со столовъ соръ. — Сбгай на спальню, возьми у пвчихъ штаны какіе-нибудь похуже… Скажи, за нихъ посл новые дадутъ… Отходи прочь! — заоралъ онъ на дворянина. — Эй, кто тамъ слдующій… Киселевъ! Перовъ! Эстенъ! выходи скорй! дьяволы!

Наконецъ, насъ вывели на дворъ, у воротъ опять пересчитали и тогда только «погнали» въ Сокольники…

Голодные и злые шли мы, не соблюдая никакого порядка, какъ попало, среди улицы, мся чюнями рыхлый и глубокій снгъ. Прохожіе останавливались и глядли на насъ… Нкоторые подавали деньги, думая, вроятно, что это идутъ арестанты. Дворники и извозчики глумились и острили на нашъ счетъ…

— Эй, землячки, куда Богъ несетъ?.. Ай въ деревню отправляетесь къ женамъ?.. Кланяйтесь тамъ нашимъ… На Хиву-то когда придете?.. Го, го, го…

Съ болью въ сердц и съ чувствомъ невыносимой гнетущей тоски, шелъ я за другими, думая не о себ, а о своихъ близкихъ, оставленныхъ тамъ, дома, въ деревн. Что, если бы они узнали про мои похожденія?..

Долго шли мы… Чмъ дальше, тмъ все глуше, печальне и темне становилась улица… Втеръ пронзительно свисталъ и дулъ намъ прямо въ лицо, казенная одежда грла плохо… Въ особенности зябли ноги, обутыя въ гадкія, безъ подвертокъ, тяжелыя чуни… Люди шли молча, спотыкаясь, толкая и подгоняя другъ друга… Ни разговоровъ, ни смху не было слышно… Только изрдка раздавались ругательства, въ которыхъ слышались проклятія и злость на свою горькую долю…

Наконецъ, мы свернули съ шоссе влво и, пройдя немного темнымъ и узкимъ переулкомъ, остановились у воротъ… Сторожъ отперъ ихъ, и мы вошли въ какую-то пустынную и длинную аллею. Огромныя, высокія сосны глухо шумли вершинами… За деревьями вправо виднлись развалины не то какого-то строенія, не то забора, — трудно было разобрать въ темнот… Дальше, на лво были небольшіе дома, а еще дальше, прямо въ глубин, куда «гнали» насъ, виднлась какая-то огромная масса строеній… Мы подошли къ этимъ строеніямъ, свернули влво, мимо огромной, высокой, фабричной трубы и, повернувъ вправо, за уголъ, мимо высокаго краснаго дома, направились внизъ, подъ горку, къ какому-то мрачному, высокому и тоже красному дому. Достигнувъ его, мы взобрались по скользкимъ обледенлымъ ступенькамъ въ темныя сни, изъ которыхъ вошли, какъ оказалось, въ столовую работнаго дома…

Столовая эта, уставленная поперекъ длинными, узкими столами и скамейками, состояла изъ двухъ большихъ съ низкими, темными потолками комнатъ. Въ прежнее время здсь, вроятно, была какая-нибудь фабричная мастерская. Голыя стны съ обвалившейся кое-гд штукатуркой выглядывали чрезвычайно мрачно… Точно такъ же были мрачны и высокія, съ одной только правой стороны, окна, съ большими стеклами, въ красныхъ переплетахъ рамъ… Холодомъ и сыростью несло отъ каменнаго, выстланнаго большими срыми плитами пола. Вообще, вся эта столовая производила какое-то до крайности тягостное и тоскливое впечатлніе, точно тюрьма или затхлый могильный склепъ.

Надзиратель вмст съ другимъ человкомъ, худощавымъ, съ злыми бгающими глазами, одтымъ въ коротенькое полупальто, слъ къ столу, досталъ изъ сумки бумагу и началъ выкликать по фамиліямъ. Мы подходили… Одтый въ полупальто, человкъ окидывалъ глазами каждаго изъ насъ съ ногъ до головы и записывалъ себ въ какую-то тетрадку наши костюмы.

— Штаны какіе? — спрашивалъ онъ.

— Черные!

— Полушубокъ?

— Нтъ… Пиджакъ.

— Сапоги?

— Чюни.

— Проходи… Слдующій!..

Когда все это окончилось, насъ, голодныхъ, озлобленныхъ, усталыхъ, «погнали», наконецъ, на покой, въ спальню.

— Маршъ на спальню въ 15 No! — крикнулъ надзиратель, и мы вс, толкаясь и спша, хлынули изъ столовой.

— Слава теб, Господи, — подумалъ я, — наконецъ-то, отдыхъ!..

XV

Я побжалъ вслдъ за другими, черезъ дворъ, мимо трубы, къ тому угловому огромному, красному дому, мимо котораго мы проходили ране, идя въ столовую.

По узкой, вонючей и скользкой лстниц я, вслдъ за другими, взобрался на третій этажъ, вошелъ въ помщеніе спальни — и… остановился, пораженный картиной, которую увидалъ.

На меня пахнула цлая волна затхлыхъ, вонючихъ испареній и дыма, смшанныхъ съ шумомъ и крикомъ множества людскихъ голосовъ. Сквозь густой и зловонный туманъ глаза мои съ трудомъ могли разглядть огромную длинную камеру, со сводчатымъ потолкомъ, поддерживаемымъ деревянными столбами, раздленную на три помщенія.

По обимъ сторонамъ этой камеры, оставляя проходъ посредин, стояли сдвинутыя попарно вплотную койки. На койкахъ, подъ койками, на полу, въ проход, везд, гд только было свободное мсто, валялись люди…

Многіе спали… Но нашъ приходъ, приходъ 147 человкъ, которые, какъ зври, ворвались въ спальню, разбудилъ всхъ. Крикъ, шумъ, ругань слились въ одинъ сплошной гулъ.