Мытарства

— Чортъ знаетъ, что такое! — воскликнулъ онъ вдругъ, какъ-то сразу перевернувшись на бокъ ко мн лицомъ и со злостью кинулъ на полъ скомканную папироску. — Какъ объяснить это? Вдь я же отлично зналъ тогда, что длаю подлость, что длаю возмутительное дло, что убиваю ее… Мн хотлось плакать, глядя на ея мученья и слезы, и вмст съ тмъ мн были пріятны эти ея слезы… Тшили он меня… тшили мое чертовское самолюбіе… Плачешь… страдаешь… жалко… любишь… мучаешься… и мн тяжело, а все-таки я уйду… мучайся тутъ… страдай… плачь!… Ахъ! — съ отчаяніемъ воскликнулъ онъ, — не могу я объяснить этого чувства… разсказать не могу… изныло сердце! Подлость, подлость и вмст нтъ подлости, а есть любовь, одна только любовь!… Вдь люблю же я ее… Господи! да, кажется, вотъ такъ сейчасъ бы и упалъ ей на грудь… заплакалъ бы… Все-то бы, все поняла она сердцемъ своимъ добрымъ, душою ангельской!… И простила бы!..

Онъ перевернулся внизъ лицомъ и, какъ мн показалось, началъ кусать подушку зубами.

— А что если она, — воскликнулъ онъ, привскочивъ на койк и схвативъ меня за руку, — померла!.. Померла отъ родовъ?.. а? — И онъ съ выраженіемъ ужаса глядлъ на меня, ожидая отвта. — Тогда, — продолжалъ онъ, и глаза его дико сверкнули, — я разобью себ голову объ стну или сожгу себя на огн, какъ полно дровъ!… О, Господи! — продолжалъ онъ, немного успокоившись и выпустивъ мою руку изъ своей. — Я не знаю, что говорю и длаю… Во мн все горитъ и кипитъ… То мн жалко всхъ… То я готовъ зарзать свою мать, своего собственнаго ребенка!… И всегда такъ, съ самаго, понимаете, моего дтства, все у меня шло въ разрзъ. Я всегда былъ не такой, какъ другіе… Въ глубин души я чувствовалъ себя способне и умне всхъ своихъ товарищей… Учился я отлично. Покойный отецъ не жаллъ денегъ на это. Деньги были… Онъ занималъ мсто управляющаго въ богатомъ имніи. Хотя онъ былъ простой человкъ, малограмотный, но страшно гордый и ученье ставилъ выше всего. Да не судилъ ему Богъ вывести меня — померъ. Такъ я и не окончилъ нигд… Средствъ не стало. А господишки, которымъ мой отецъ служилъ всю жизнь, перенося ихъ дикій произволъ, не захотли платить за меня… Такъ я и слъ на мель!… Ну, выросъ я, окрпъ… Сняла старуха-мать земли въ аренду… женила меня… живи!… Пить я сталъ сначала тайкомъ, еще до женитьбы, а потомъ вьявь… пристрастился къ водк… Да, тяжело это, а все-таки люблю. Голова кружится и горитъ, какъ въ огн, сердце бьется, готово выскочить, рой мыслей, одна другой смле, кружатся въ голов!… О, въ это время все мн ясно… Все я могу передлать, перемнить… Стоитъ только мн захотть, и я открою людямъ глаза, и все измнится къ лучшему… Измнятся мысли, отношенія, обычаи, земля превратится въ рай земной, а люди въ братьевъ… Я говорю тогда и врю въ могущество своего слова, врю, что мною найденъ ключъ къ счастью, ко всеобщему благу… Я забираюсь въ такія минуты въ какую-нибудь трущобу, къ пьянымъ людямъ, гд сидятъ обтрепанныя, растерзанныя двки, пьютъ водку и ругаются, какъ извозчики. Я кричу, что насталъ день великаго торжества и счастья, что придетъ то время, когда, по словамъ поэта,

   «… не будетъ на свт ни слезъ, ни вражды,
   Ни безкрестныхъ могилъ, ни рабовъ,
   Ни нужды, безпросвтной, мертвящей нужды,
   Ни цпей, ни позорныхъ столбовъ!..»

Мн кажется тогда, что я великій человкъ… ораторъ, витія!… Что передо мной масса слушателей. Что кругомъ меня все такъ красиво, свтло, радостно, просторно… Я упиваюсь своими словами… слушаю ихъ, и мн кажется, что во мн все ликуетъ, поетъ. пляшетъ!… Но когда изъ моей головы выдохнется водка, — продолжалъ онъ, понизивъ голосъ, — тогда я падаю съ неба на землю, прямо въ грязь! Тогда я не могу совладать съ собой… Все мн гадко… Тоска, тоска гложетъ сердце! Я убгаю отъ постылыхъ людей, забиваюсь въ какую-нибудь дыру и горько, самъ не понимая, не зная о чемъ, плачу…

Онъ плакалъ и теперь… Слезы катились крупными каплями изъ его черныхъ, какъ черная смородина, глазъ по разгорвшимся щекамъ. Я, затаивъ дыханіе, слушалъ и смотрлъ на него. Мн было грустно. Я чувствовалъ, что дрожу, но не отъ холода, — въ спальн было страшно жарко, — а отъ чего-то другого.

— А годы, между тмъ, идутъ, — продолжалъ онъ, — все лучшіе годы… Тратится жаръ души въ пустын… Собственно говоря, лично я ничего не желаю… Богатые и бдные, сытые и голодные, умные и глупые всегда страдаютъ и будутъ страдать… Не въ этомъ дло… А вотъ — гд справедливость? Гд правда?..

Онъ замолчалъ, слъ на койку, обхвативъ колни руками, широко раскрылъ глаза и проницательно взглянулъ на меня.

— На чемъ я остановился-то? Да. Ну… такъ вотъ, всю ночь мы съ женой не спали… Она плакала, а я уврялъ ее, что все будетъ хорошо. Утромъ поднялся чмъ свтъ, переодлся, забралъ блье, шубу надлъ… ухожу!..