Мытарства

Жена пошла проводить… Зашли мы съ ней въ лсъ… Съ версту отъ дома… Погода была гадкая, снжная… Устала она, запыхалась… Въ такомъ-то положеніи, понимаете… «Не ходи дальше, говорю ей, — устала… Простимся здсь, и иди обратно»… Заплакала она… Бросилась ко мн на шею… «Не забудь тамъ меня, — шепчетъ, — не забудь, голубчикъ мой… Не уходи… Вернись… Помру я безъ тебя тутъ… Немного ужъ мн осталось»… Высвободился я изъ ея объятій и пошелъ прочь… Прошелъ шаговъ сто, до повертка… Оглянулся, вижу: стоитъ она, руки заломила, плачетъ… Остановился и я… Слышу, шепчетъ мн въ одно ухо совсть: «останься, что ты длаешь? А въ другое: иди, иди, иди!… Пусть ее плачетъ… Это ничего… Значитъ, любитъ… Будь мужчиной… Покажи свою твердость… Иди… Она тебя за это еще больше любить будетъ»…

Нахлобучилъ я шапку, поднялъ воротникъ у шубы, махнулъ рукой и скрылся изъ ея глазъ за поверткомъ… Ну, и пошло… Дошелъ до села, прямо въ кабакъ… Напился… Нанялъ подводу въ городъ… Пріхалъ, опять прямо въ трактиръ, — «Низокъ» называется, гд обыкновенно «золотая рота» обитаетъ… Заказалъ четверть водки, собралъ этихъ молодцовъ, напился съ ними, разсказалъ имъ, какъ съ женой разставался, плакалъ, проповдывалъ имъ что-то, псни они мн пли, Христомъ меня называли… Шубу, помню, я здсь же продалъ и, какъ потомъ очутился въ Москв, ужъ и не знаю… Знаю только то, что очнулся на Хитровк и что у меня нтъ ничего… Ни денегъ, ни блья этого, вышитаго-то, ни платочковъ носовыхъ, ни полотенчиковъ — ничего! Чистъ и голъ, какъ турецкій святой!… Что длать? Куда идти?.. Началось мученье… Не въ холод и голод дло… Это наплевать, а вотъ душевная-то мука, которая терзаетъ душу, жалитъ, какъ огнемъ, сердце, растравляетъ, какъ мучительную рану, совсть и, вмст съ тмъ, длаетъ свое великое дло, обновляетъ и очищаетъ человка! Не знаю, какъ вамъ объяснить, но только для меня въ этомъ есть своего рода невыразимая прелесть… Можетъ быть, этого-то очищенія мн и хотлось…

Онъ замолчалъ, думая что-то, и потомъ продолжалъ:

— Остался я на Хитровк жить… Ночевалъ у Ляпина… Питался кое-какъ… Все собирался домой идти, да не усплъ… Забрали меня, и вотъ сюда попалъ… Теперь скоро, впрочемъ, выйду… Ну, тогда прямо домой… Хоть замерзать на дорог, наплевать, а только домой, домой!… Жена такъ и стоитъ передо мной въ той поз, какъ я ее въ лсу бросилъ… Жива ли она?.. Господи! Ну какъ нтъ!… Что тогда? Кто виноватъ? Я… Что мн за это?.. Какую казнь? Боже мой, Боже мой!..

Онъ отвернулся отъ меня, закрылся одяломъ и замолчалъ.

— Завтра вы не ходите утромъ въ столовую чай пить… все равно толку не добьетесь, — сказалъ онъ изъ подъ одяла, — здсь напьетесь со мной… У меня чайникъ есть и все… Спите! Прощайте!..

XVI

Я не спалъ всю ночь… Масса впечатлній, вынесенныхъ въ продолженіе этого безалабернаго дня, до того расшатали нервы, что было не до сна. Забылся и заснулъ я только подъ утро. Но и этотъ сонъ былъ прерванъ оглушительнымъ звукомъ трещотки. Я вскочилъ, не понимая, гд нахожусь и что такое за трескъ раздается около меня. Опомнившись и придя въ себя, я увидалъ сторожа, который ходилъ по всмъ тремъ отдленіямъ спальни и оглушительно трещалъ на своемъ инструмент… Кажется, мертвый и тотъ бы возсталъ отъ этихъ звуковъ… Кром того, онъ оралъ во всю глотку отвратительныя ругательства, заставляя скоре вставать и убираться изъ спальни въ столовую…

Мой сосдъ не вставалъ… Онъ лежалъ, закрывшись одяломъ съ головой, и не подавалъ, такъ сказать, признаковъ жизни. Посидвъ на койк и видя, что вс одваются и уходятъ, пошелъ и я…

На двор было втрено, морозно и совсмъ темно… Скорчившіяся фигуры людей, подобно привидніямъ, по одиночк и цлыми партіями, бжали внизъ подъ горку, мимо трубы, въ столовую…

Столовая, биткомъ набитая народомъ, изображала изъ себя настоящій адъ… Въ тускломъ полусвт лампъ, окруженныхъ какимъ-то смрадомъ, оборванцы съ фантастически-страшными лицами лзли къ столамъ, добиваясь какой-то болтушки вмсто чая… Ругань, крикъ, шумъ были страшные!… Дло доходило чуть не до драки…

Служащіе изъ такихъ-же, какъ здсь выражались, «призрваемыхъ», т. е. такіе же золоторотцы, какъ и мы вс, одтые въ синія рубашки и подобранные, видно нарочно, молодецъ къ молодцу, но съ какими-то прямо-таки разбойничьими лицами, разносили чайники, ругаясь отборными ругательствами и безцеремонно тыча «въ морды» тмъ, которые подвертывались имъ подъ руку.

Какой-то молодой, тщедушный, страшно блдный, испитой, лтъ 17-ти парнишка подошелъ къ двери «кубовой», гд заваривали изъ огромнаго клокотавшаго куба чай, и, жалобно держа въ тонкихъ, какъ спички, рукахъ кружку, попросилъ кипяточку.

— Дайте кипяточку кружечку, — сказалъ онъ, — сахару-то у меня есть кусочекъ… Я-бъ выпилъ замстъ чаю… Погрлся бы…

— Кипяточку теб? — переспросилъ малый, одтый въ синюю рубашку, — сейчасъ… Съ нашимъ удовольствіемъ… На, получай!..

Онъ схватилъ стоявшую въ углу на куч сора и всякихъ нечистотъ метлу и ударилъ ею мальчишку по лицу… Парнишка отскочилъ… На его лиц показалась кровь. Онъ горько заплакалъ, вытирая глаза рукавомъ казеннаго пиджака…