Мытарства

Особенно запомнился мн одинъ чахоточный: желтый, высокій и худой, какъ скелетъ. Обернувшись лицомъ въ уголъ, онъ жадно глоталъ, втягивая щеки, табачный дымъ… Глотнетъ разъ-другой, боязливо обернется, посмотритъ кругомъ, какъ затравленный волкъ, идіотскими мутными глазами и опять, обернувшись въ уголъ, жадно и часто начинаетъ глотать!… что-то до того отталкивающее, страшное и вмст жалкое было въ фигур этого согнувшагося, чахоточнаго человка, что я до сей поры не могу забыть его… Фигура эта такъ и стоитъ у меня передъ глазами, какъ живая, во всей своей отталкивающе ужасной нагот!..

Время шло безконечно медленно… Отъ непрестаннаго гула и шума кружилась голова… Тло чесалось и горло, какъ въ огн… Изъ шерсти полушубка на чистую холщевую рубаху выползли наскомыя въ такомъ множеств, что я струсилъ, зная, что избавиться отъ нихъ нтъ никакой возможности…

— Что, землячокъ, это, видать, не у жонки на печк,- сказалъ, улыбаясь, какой-то мужикъ, чернобородый, какъ жукъ. — Такъ намъ и надо!… За дло!… Часъ мы себя тшимъ, а годъ чешемъ… Такъ-то!… Да, братъ, ихъ въ этой самой шерсти-то можетъ сила… лопатой греби!… Самъ посуди, какъ не быть то: я поношу — оставлю, ты поносишь — оставишь, такъ оно колесо и идетъ… Кабы ихъ, полушубки-то, прожаривать, ну тогда дло десятое… а то ему износу нтъ!… Разорвалъ ты примрно… Клокъ выдралъ… Сичасъ на этотъ самый клокъ заплату приляпаютъ… Готово дло!… Такъ заплату на заплату и сажаютъ… Въ Москв вонъ, когда на работу идешь, все новое даютъ: полушубокъ, валенки, рукавицы… Неловко тамъ-то: господа ходятъ, начальство… Ну, а здсь нашего брата замстъ собакъ почитаютъ.

— Ох-хо-хо, — продолжалъ онъ печально, — горе наше насъ сюда гонитъ, а главная причина — слабость къ винному длу… Я вотъ кузнецъ… На вол-то каки деньги заколачивалъ, а тутъ вотъ пятыя сутки безъ дловъ и уйти нельзя: до гашника пропился… Бить насъ надо, кнутомъ жучить, чтобы помнили… Да!..

Онъ вдругъ остановился, послушалъ и сказалъ:

— Никакъ запли?. Такъ и есть! Вечоръ тутъ двое какихъ-то стрюцкихъ, должно изъ лягавыхъ, важно пли… Надо полагать, это опять они?.. Пойдемъ, послушаемъ.

Народъ, какъ волна, хлынулъ въ другое отдленіе столовой, откуда доносилось пніе. Мы тоже прошли туда, въ самый дальній уголъ, около стны. Народъ сплошной массой окружалъ это мсто… Черезъ головы толпы я увидалъ сидвшихъ на скамейк двухъ какихъ-то субъектовъ…

Одинъ былъ пожилой, худощавый, съ длинными волосами, съ горбатымъ носомъ. Другой — совсмъ еще молодой, почти мальчикъ, блокурый и румяный, съ круглыми на выкат глазами.

Пропвъ что-то не громко, какъ будто налаживаясь, они замолчали, посмотрли на толпу, перешепнулись о чемъ-то и вдругъ, какъ-то сразу, старшій махнулъ рукой и заплъ могучимъ и чистымъ басомъ. Къ нему сейчасъ же присталъ молодой съ своимъ теноромъ и полились чистые, тоскливые, такъ и рзанувшія по сердцу слова неизвстно кмъ сочиненной псни:

   «Ахъ ты, доля, ахъ ты, доля,
   Доля бдняка,
   Тяжела ты безотрадна,
   Тяжела-горька»!..

Казалось, что эти рыдающіе звуки шли не изъ темнаго угла столовой, а падали откуда-то сверху отчаяннымъ дождемъ слезъ. Какъ будто невдомая болзненно-жуткая скорбь перенесла въ эту столовую всю тоску и горе забитаго, обездоленнаго люда…

   «Не твою-ли, бднякъ, хату
   Втеръ пошатнулъ?
   Съ крыши ветхую солому
   Поразнесъ, раздулъ»…

Вс слушали, затаивъ дыханіе, не шевелясь… Псня лилась широкою волною… Этотъ жалобный вопль, мольба, стонъ и плачъ какъ будто расширили столовую своимъ безбрежнымъ отчаяніемъ. Жутко было слушать… Жутко и сладко… Люди стояли молча, вперивъ глаза въ пвцовъ, и не одна, думаю, грудь колебалась отъ мучительныхъ рыданій и не одно сердце ныло, плакало и горло огнемъ мучительныхъ воспоминаній о лучшей, давно прошедшей, закиданной грязью, залитой сивухой, жизни…

Я слушалъ, глотая слезы, и передо мной быстро и ярко проносились картины за картиной… Точно какое-то огромное окно вдругъ открылось передъ глазами, и я глядлъ въ это окно, вновь переживая то, что было такъ давно и что прошло, прошло навсегда!..

Мн виднлась рчка… Берега ея густо заросли олешнякомъ, черемухой, дикой черной смородиной и высокой, какъ тростникъ, осиной… День ясный, веселый, солнечный… На хрустально-прозрачной вод, тамъ и сямъ, дрожатъ, какъ живые, отъ быстраго теченія широкіе листья водяного лопуха… Кое гд на этихъ листахъ сидятъ стрекозы и трещатъ по временамъ своими прозрачно-хрустальными, какъ слюда, крылышками… Крупные темно-срые водяные комары, разставя ноги, какъ на лыжахъ, быстро, не оставляя никакого слда, скользятъ по вод, какъ по зеркалу… Стайки мелкихъ, серебристыхъ верхоплавокъ гуляютъ на неглубокихъ мстахъ, то выскакивая на поверхность, то, быстро сверкнувъ, разсыпаются, какъ стальныя иголки, въ разныя стороны, убгая отъ волка-щуки… Задумчиво-важные головли, похожіе на старыхъ генераловъ въ отставк, тихо гуляютъ поверху, надъ глубокими омутами.