На арене со львами

Самого Адама после катастрофы взяла на воспитание семья в близлежащем городке: заботились о нем мало, а выгоду из него извлекали нещадно. Но все-таки ему дали возможность окончить школу — на те деньги, которые он зарабатывал с десяти лет, из года в год трудясь все каникулы по шесть дней в неделю на окрестных арбузных плантациях и на складах, где хранились персики, а потом у него появились деньги, которые он, уже учеником старших классов, получал, работая каждую субботу с шести утра до девяти вечера в местной лавке. И сверх того ежедневные домашние обязанности — наколоть дров, затопить плиту, вычистить курятник, накормить свиней, и так часами, а за уроки ему, разумеется, разрешалось сесть, только когда все это бывало сделано. Правда, за лень старик драл его ремнем не чаще двух раз в неделю, а последние два года даже разрешал садиться за стол вместе с остальными детьми.

На следующий день после того, как Адам получил аттестат, в драке, длившейся четверть часа, он старательно измордовал обоих своих названных братьев, а потом покинул городок с последней субботней получкой в кармане и со всем своим имуществом в бумажной сумке. Он устроился на фабрику мороженого в соседнем городке, где был захудалый учительский колледж, и через три года кончил его с отличием, после чего тут же угодил в объятия дяди Сэма. Через три месяца после Пирл-Харбора его отправили в действующую армию, а шесть месяцев спустя он отказался пойти на офицерские курсы, интуитивно связывая чины и привилегии с хозяевами и землевладельцами, потому что уже тогда твердо знал, на чьей он стороне. Потом он был награжден двумя медалями «Алое сердце» и «Бронзовой звездой». Далее, используя льготы, предоставленные демобилизованным, он поступил на вечерние юридические курсы в Нэшвилле, кончил первым в своем выпуске и послал к черту виднейшие юридические фирмы Юга, которые хотели заручиться его услугами…

Андерсон наклонился к ним, и обильные плоды трудов Спрока и Берджера посыпались с его колен,— где бы он ни был, он всегда умудрялся создавать вокруг себя невообразимый бумажный хаос.

— Ну-ну, Рич, не давайте Адаму обратить вас в свою веру. А не то послушаете его, послушаете, да и решите, что остается только один выход: новый ковчег, но только уж без людей.

— У него не система, а настоящее лакомство для наших тупиц.— Морган подмигнул Андерсону.— С одной стороны хозяева, с другой — батраки, и ничего изменить нельзя.

— Да, нельзя. — На Адаме была рубашка с короткими рукавами. На его руках и в вырезе у шеи курчавилась черная шерсть. Черные жесткие волосы на голове тускло поблескивали. — Условия улучшить можно, этого я не отрицаю, но верха и низы все равно останутся.

Такая теория давала ему полный простор для деятельности. Он неразрывно и окончательно связал себя с низами; я помню о своем происхождении, говорил он, и прилагал все силы, чтобы улучшить условия, в которых эти низы существовали и, по его убеждению, должны были существовать вечно. Из пустого тесного кабинетика, где Хант Андерсон с ним познакомился (и из прежних, точно таких же, где он временно обосновывался, пока страсть к перемене мест не гнала его дальше), Адам дальними проселками ездил в лагеря сезонников, на фермы мелких арендаторов, в глухие трущобы растущих городов Юга и в тихие поселки под обманчиво мирными дубами. Он появлялся в тюрьмах и требовал приличной еды или чистых одеял для запойных пьяниц и бродяг, а то и привозил приказ об освобождении какого-нибудь ни в чем не повинного бедняги, который волею судеб или по недоразумению попадал в лапы правосудия, пути коего произвольны и неисповедимы. Он выступал на заседаниях школьного попечительского совета или иного органа местного самоуправления с вопросами, на которые никто не мог дать удовлетворительного ответа, и с обвинениями, которые мало кому удавалось опровергнуть. Он не делал никаких различий между черными и белыми, возможно, подозревая — как, бесспорно, подозревали его приемные родители,— что смуглостью своей он обязан не только индейской крови. Его можно было встретить в унылых и немощеных негритянских селениях, в ветхих методистских церквушках, в рыбных закусочных, в бильярдных залах для белых, в пивных и ресторанчиках или на истощенных фермах, в душных цехах текстильных фабрик и туковых заводов, где белые бедняки надрывались, чтобы кое-как поддержать свое безрадостное существование.