На арене со львами

— Ну, скажем, документальный фильмик? Как работает политическая машина. Увлекательно может выйти, а?

— Ничего интересного.

Данн выехал со стоянки на эстакаду, которая спускалась к шоссе.

Мимо них с ревом и свистом проносились автомобили. По обеим сторонам летел назад город — пропеченный солнцем, меняющий облик, весь в изломах. Мелькнули и исчезли ряды кирпичных двухквартирных домов за сетчатой оградой на геометрически правильном участке муниципальной застройки. Гигантские дорожные развязки типа «клеверный лист» оторвали от города огромные куски. Реконструкция смела с лица земли квартал ветхих домишек и крошечных лавчонок — бедный, но полный жизни квартал, как припоминалось Моргану,— и оставила на его месте гигантский, усыпанный битым кирпичом пустырь, где в ближайшее время, как гласил рекламный щит, будет воздвигнут новый торговый центр.

— Помните, как воспевался плуг, вспахавший прерии?— сказал Морган, когда они проезжали мимо нового колоссального муниципалитета — сталь, стекло, бетонные плиты, двускатная крыша, а вокруг бесчисленные автомобильные стоянки. Прежде здесь тянулись улочки с аккуратными особнячками — деревья, газоны, малыши на велосипедах. Все это, подумал Морган, теперь, наверное, откочевало в пригороды, которые сами превратились в новые города.— А вас в конце концов засыпает пыль. Откуда мы знаем, не то ли самое происходит сейчас? Ломаем, сносим, вытесняем людей, чтобы освободить место для автомобилей.

— А мы ничего и не знаем,— сказал Данн.— Ведь это как езда по скоростной автостраде. Мчимся очертя голову — ни остановиться, ни назад повернуть, а если что-то сломалось, надо ждать, покуда кто-нибудь не отбуксирует в сторонку.

— Если бы Хант победил, если бы он стал президентом, могла бы наша страна двигаться сейчас по другому пути?

К смерти Андерсона, ко все нарастающей душевной напряженности добавились впечатления от этой утренней панорамы искореженного города, который ломали и перекраивали с полным пренебрежением к светлому покою, к тишине, к первородству живых существ. И Морган не сумел удержаться от этого вопроса и сам же ответил на него, опередив Данна:

— Вряд ли. Президенту приходится не столько вести за собой, сколько самому идти в ногу, а потому ни Хант и никто другой ничего существенно изменить не могли бы. И все же он умел вникать в суть вещей. Его интересовало, как живут люди. Он действительно принимал все это близко к сердцу. И когда я вижу этот гигантизм, эту безликость, я начинаю сомневаться — а может, ему все-таки удалось бы что-то изменить. Не знаю как. Но мне кажется, он сумел бы. Да и вообще президент задает тон, другого выбора у него нет, правда?

— Но Андерсон не победил,— сказал Гласс.

Морган просто не обратил на него никакого внимания. Он печально и неторопливо качнул головой, словно очищая глаза от былых видений, как от паутины, а уши — от былых звуков, как от случайно попавшей в них воды. На мой взгляд, этот человек считал, что ему любая задача по силам, сказал только что Данн, и тут он прав. В этом заключалось обаяние Андерсона, и на самом деле он умер не теперь, а когда утратил это обаяние — и может быть, не только в собственных глазах, но, как вынужден был признать Морган, и в глазах его, Моргана. Теперь же, когда его большое тело действительно упокоилось и в добрых близоруких глазах угас даже тусклый блеск последних, лет, теперь, когда служащие из похоронного бюро, несомненно, придали ему никчемное благообразие, теперь единственным реальным, единственным, что осталось, был живущий в памяти дух. Былое обаяние вдруг ожило, и слезы обожгли глаза Моргана, который в смерти вновь обрел веру в друга.

— Насколько я понимаю,— сказал Гласс небрежно, с тем полнейшим отсутствием душевной чуткости, которому был обязан своей поразительной и жуткой жизнестойкостью (Гласс — копия самой жизни, подумал Морган, до того совершенная, что она пугает своим безупречным, но бездушным сходством с оригиналом),— насколько я понимаю, Андерсон не победил главным образом благодаря вам, мистер Данн.

Зеленые стекла все так же были устремлены на полотно дороги.

— При решающем голосовании мои делегаты поддержали другого.

— У Данна есть одна особенность… — Морган знал, что взволнован, что ему но следует ничего говорить, но какое-то чувство в нем требовало немедленного выхода. Он испытывал непреодолимое желание пойти напролом, хотя ничего хуже придумать не мог бы и сам знал это.— Данна нельзя купить. Правда, Данн? Этого даже кандидат в президенты не может.

— Меня порой покупали… Так или иначе.

— У каждого человека своя цена.— Этот краеугольный камень житейской мудрости явно нравился Глассу.

— Ну, и какой же была ваша цена, Данн? — Морган говорил настойчиво, хотя ему было противно повторять Гласса. — Что надо было предложить?

— А я много раз слышал, что Андерсон наступал на ногу партийным боссам, и на съезде они сделали из него отбивную.

— Ясное дело. Но только Данн был сам по себе. Без Данна они с ним не могли бы справиться, а Данн был сам по себе, верно, Данн?