На берегах Босфора. Стамбул в рецептах, историях и криках чаек

Начинал накрапывать дождь, хотя еще полчаса назад нашу уютную квартирку наполняли мягкие лучи утреннего солнца. Дип в замешательстве топтался в коридоре: наконец он натянул винтажный плащ Burberry черного цвета, в котором ужасно походил на католического священника, что ему крайне не шло. Он никак не мог решить, брать ли с собой зонт, и оттого выглядел потерянным. На работу он уже опоздал. Я же болтала, свесившись с балкона, с громкоголосой Эмель, которая не упускала возможности перекинуться парочкой словечек, проходя под моими окнами. Парнишка-старьевщик там же с тележкой громко призывал людей избавляться от рухляди.

– У вас ничего нет старого? – поинтересовалась Эмель.

Я быстро окинула комнату, уставленную новехонькой мебелью из IKEA, и тут мой взгляд упал на Дипа в его потертом плаще, которому давно было пора отправиться в утиль.

– Там внизу старые вещи собирают, – весело сообщила я.

– Если у нас есть что-то, могу захватить, – серьезно ответил он, любуясь отражением в зеркале.

– Ну, разве только твой плащ, – тихо сказала я и тут же рассмеялась.

Дип с обидой посмотрел в мои бессовестные глаза, схватил зонтик и захлопнул за собой дверь. В тот же момент солнце выглянуло из-за туч, и спорый дождь вмиг прекратился. Все-таки зря он взял зонт…

Старые вещи Дипа, которыми он безмерно дорожил, были излюбленной темой для подтрунивания над ним. Каждый раз, когда он с любовью рассказывал об очередном приобретении двадцатилетней давности, я с трудом сдерживала приступ смеха, за что потом, правда, долго извинялась.

Добрую часть моей гардеробной занимали его раритетные свитера и пуловеры, которые хранились, словно музейные экспонаты, на самых почетных полках невысокими стопками, обернутые тончайшей тишью с запахом лаванды. Даже пронырливая моль уважала этот привилегированный кашемир и облетала стороной – к моему великому сожалению.

Я долго пыталась понять природу такой странной привязанности к старым вещам и однажды, будучи беременной Амкой, влезла в один из ценнейших джемперов, потому что ни во что другое уже просто не помещалась. Стопроцентный шелк, по виду напоминавший тончайшую шерсть, создавал ощущение невесомого флера на коже – свитер, конечно же, я не вернула, заносив его буквально до дыр, зато с тех пор стала более трепетно относиться к винтажным полкам в шкафу. Я и сейчас люблю заглянуть в добротные чехлы с двубортными тройками итальянских мастеров, которые когда-то покупались на Пятой авеню Большого яблока.

Уходящая эпоха дорогих костюмов растворилась в прошлом, как только в холостяцкой спальне Дипа появился орущий младенец. В комплекте с ним шел пеленальный столик, необъятная упаковка памперсов, а также целый арсенал стерилизаторов, пароварок и подогревателей для бутылочек.

Все это бесповоротно изменило нашу богемную жизнь, превратив ее в самозабвенное служение крохотному существу, постепенно экспроприировавшему большую часть жилплощади и без того небольшой квартирки.

Мы стали меньше ходить по магазинам, предпочитая им картинные галереи и театры. Вместо брендовых сумок и туфель начали покупать книги и картины, которые заполонили весь дом, превратив его в некое подобие библиотеки. О старой жизни, полной эксцентричных эпизодов и ночных тусовок, мы вспоминали редко – лишь в те дни, когда моросил дождь и Дип доставал из шкафа потертый плащ Burberry, навевавший смутную тоску по циничной молодости.

Я сбросила Дипу сообщение с извинением за нелепую утреннюю шутку и отправила наш тайный знак, символизировавший долгий поцелуй. Он просмотрел, но не ответил. Прошли мучительные три минуты – и телефон запиликал, принеся добрую весть: в ленте висели розовощекий улыбающийся смайлик и три сердечка. Значит, прощена, и я стала спешно собираться, так как сегодня у меня была запланирована совершенно необычная прогулка по старинной стамбульской улице Бююк Шекерджи, что прячется в неприметном квартале Бешикташа.

Полюбить какую-то конкретную улицу Стамбула невозможно: все они, словно разные дети одной матери, одинаково любимы усталыми прохожими.