На берегах Босфора. Стамбул в рецептах, историях и криках чаек

Я протянула старику небольшую коробочку с десятью блестящими шариками – вот тогда он и решил просветить меня на тему спешки и смысла жизни в целом. Он был недоволен тем, что я слегка ускорила для него вялую очередь, однако пончики взял и тут же, ловко поддевая их прилагавшейся палочкой, принялся закладывать один за другим в искривленный беззубый рот.

– Ты молодая, а я старый. Поэтому знаю больше тебя. Внуки меня не слушают, потому что я в их телефонах ничего не понимаю. – И он остановился, чтобы взять в рот очередной пончик. – Но старость – не порок. Старость – это дар. Вот ты можешь похвастаться старостью?

Я покачала головой.

– Вот видишь, а я дожил до нее – и это мой дар.

Я улыбнулась такой простой философии. Думать о преклонном возрасте настолько позитивно мне никогда не приходилось.

– Никуда не спеши, дочка… А то все пропустишь, – он по-отечески похлопал меня по плечу, и я побрела дальше по платановой аллее, которая плотным рядом отгораживала тротуар. Огромные псы заразительно зевали у обочины: прохожие нежно трепали их за уши и подкладывали под морду кусок суджука, только что купленного в мясной лавке. Псы капризно морщились и продолжали спать, не замечая столь откровенные знаки внимания.

Собаки в Стамбуле избалованы. Они вальяжно расхаживают по улицам и едва ли не заводят поучительные беседы, стоит замешкаться на светофоре или ненароком задеть рукой мохнатый загривок, всегда оказывающийся где-то у самого бока.

После завоевания Константинополя Мехмедом II в 1453 году город заполонили преданные спутники османских племен – четвероногие кангалы. Эта древняя анатолийская порода столетиями помогала османам порабощать новые земли и была незаменимой в охоте. Летописи гласят, что кангалы без усилий валили даже свирепых львов, о чем свидетельствуют ассирийские барельефы и некоторые фрески, одну из которых я встречала в доме Саввы Морозова в Бухаре. Султаны дорожили преданными псами, однако со временем портовый город наводнили и другие породы: собак часто оставляли торговцы, не желая больше кормить их на судах, —

так Константинополь превратился в обитель четвероногих амбициозных существ, которые легко затевали свары, приводя горожан в ужас.

Не зная, как совладать с распустившимися стаями, один из султанов приказал переселить всех собак на пустующий остров Сивриаду в Мраморном море. Именно там они смешивались столетиями, пока не сформировали уникальную породу, известную сегодня как «городская стамбульская». Как они попали обратно в город, история умалчивает, однако, зная любовь стамбульцев к животным, это не удивляет.

Гуляя с Амкой по парку Мачка в Нишанташи, мы часто встречаем скопища мохнатых вислоухих гигантов. Они блюдут свою территорию и жестоко наказывают любого пса, который вздумает нарушить границы. Когда я интересуюсь у местных жителей, не смущает ли их такое количество диких собак на улицах, как правило, на меня начинают смотреть так, будто я попрала некие высокие идеалы, и я тут же замолкаю, пытаясь найти очарование в огромных устрашающих существах. Иногда они подолгу плетутся за мной, пока я не сверну в переулок с кошками. Да, в Стамбуле собаки боятся кошек. А кошки не боятся никого. Мой ребенок, наблюдая такое неравное распределение сил, на вопрос о том, какое животное самое смелое, называет непременно кошку – и никакие комментарии по этому поводу не принимаются.

Наконец я свернула на Бююк Шекерджи, и тут же оказалась в забытом мире былого великолепия.

Полуразвалившиеся дома, фасады которых выдавали в них дорогие особняки минувших столетий, безмолвно приветствовали меня плавным покачиванием оконных створок.

Краска на стенах давно облупилась, и теперь сквозь редкие островки травы пожухлого цвета бесстыдно проглядывала кирпичная нагота. Ровная кладка, сложенная когда-то рукой старательного усты[83], никак не поддавалась напору тяжелых чердачных балок и, как и сто лет назад, достойно держала форму. Мне стало жаль центральное окно на убогом фасаде: как будто в надетом резном деревянном кокошнике, оно выглядело слишком нарядным, словно не к месту разодетая барышня. Что может быть более неловким? Цветущая фиалка в треснувшей керамике на разбитом подоконнике нелепо оживляла убогий экстерьер.

Впереди зазвенел колокольчик, и из утопленной в землю двери показался человек. Он был среднего роста, а нездоровый цвет лица выдавал в нем истинного антиквара.

– Hoş geldiniz[84], – и мужчина приветливым жестом указал мне на вход. – Аукцион скоро начнется.

Не знаю, почему он решил, что меня может заинтересовать какой-то аукцион. Возможно, я слишком долго рассматривала погибающий особняк, что выдавало приезжего человека, – а какой приезжий не пожелает попасть на настоящие торги в старейшей из антикварных лавок Стамбула?