На берегах Гудзона. Голубой луч. Э.М.С.

— Вчера утром, войдя в столовую, — объяснил врач, — вы внезапно упали в обморок и почти целый час оставались без сознания. Когда вы пришли в себя, вы начали бредить, не узнавали меня, и все твердили, что вы заперты в каком-то подвале. Вначале я боялся, что у вас воспаление мозга, но затем пришел к заключению, что это только результат чрезвычайного нервного переутомления. Я дал вам снотворное средство, и вы проспали восемнадцать часов без перерыва.

Гарвей молча слушал слова доктора; подобный случай вполне возможен; но если все это было не больше чем галлюцинация, то где же он так загрязнил себе ногти?

Он невольно взглянул на свои руки. Брэсфорд это заметил и нахмурил брови, но сейчас же улыбнулся и сказал извиняющимся тоном:

— Во время галлюцинации вы были до того возбуждены, что когда я подошел к вам, вы соскочили с кровати, забрались под нее и, крича, что вам необходимо найти выход из подвала, пробовали рыть ногтями пол. При этом я сделал неприятное открытие, что даже в моем санатории прислуга не подметает чисто под кроватями.

«Он врет, — подумал Гарвей. — Грязь под ногтями у меня не пылъ, а земля».

Однако он сказал только:

— Как странно!

— Пока вы спали, — рассказывал доктор дальше, — какой-то старый еврей приходил справляться о вас. Я через швейцара передал ему, что вы уехали, полагая, что для вас было бы в высшей степени неприятно распустить слух о вашей внезапной болезни. Это могло бы сильно повредить вашим делам.

Ему показалось, что при этих словах губы доктора скривились в злорадную усмешку.

— Благодарю вас, — коротко ответил Гарвей.

— А как вы себя чувствуете, г. Гарди?

— Очень хорошо, вот только голова немного болит. Брэсфорд посмотрел на него испытующе и сказал:

— Я боюсь, г. Гарди, что ваша болезнь гораздо серьезнее, чем вы думаете. Воздух- здесь слишком мягок для вас. Вам следовало бы отправиться в горы, в Роки- Маунтэн или в Аллеганы. Это было бы самое лучшее для вашего теперешнего состояния.

— Да, вы правы. Если вы ничего не имеете против, я сегодня же уеду из санатория. Мне крайне неприятно, что я оказался таким тяжелым пациентом и доставил вам столько хлопот.

— Это мне надо извиняться, а не вам. Я слишком легко отнесся к вам и недостаточно следил за вами. Мне кажется, что я уже начинаю стареть; подобного недосмотра и ошибки у меня еще никогда не случалось.

Они расстались, по внешности, вполне дружелюбно.

* * *

Гарвей вернулся в город. Неожиданно встретивший его отец радостно приветствовал его.

— Хорошо, что ты сегодня приехал, мой мальчик, — сказал он, — и я вижу тебя перед моим отъездом. Я сегодня уезжаю в Канзас-Сити, а оттуда в Денвер, так что пробуду в отъезде недель шесть, а то и больше. Береги себя, мой мальчик, ты выглядишь ужасно плохо. Тебе не следует оставаться в городе. Поезжай на несколько недель в наш охотничий домик и отдохни там хорошенько.

— Я сам об этом думал, — отвечал Гарвей.

— Чтобы тебе не было скучно, пригласи с собой друзей.

Гарвей улыбнулся; ему хотелось, чтобы с ним был только один человек — любимая им женщина. Вдруг он в порыве сердечности обратился к отцу:

— Что бы ты сказал, папа, если бы я женился?

— Ого! Вот как дела твои обстоят! Я только порадовался бы, мой мальчик, от всего сердца был бы рад. Кто твоя избранница?

Какое-то неопределенное чувство помешало Гарвею назвать отцу имя Грэйс. Он ответил уклончиво:

— Это еще не скоро. Я люблю ее, но боюсь…

— Глупости, такой красивый малый, как ты, и не нищий вдобавок, — рассмеялся старый Уорд. Новость эта, видимо, сильно понравилась ему. Гарвей был тронут:

«Добрый старик! Как близко он принимает к сердцу все, что касается меня».

Ему стало стыдно, что он скрывает от отца имя Грэйс и не рассказывает о ней более подробно. Он уже собрался сделать это, но старый Уорд предупредил его:

— Я не хочу быть нескромным, Гарвей, но от всего сердца желаю тебе счастья.

Гарвей хотел рассказать отцу о своих странных приключениях в санатории, чтобы попросить у него совета, но Генри Уорд, против обыкновения, не мог сегодня уделить сыну и минуту времени, так что до его отъезда Гарвею так и не удалось заговорить на эту тему.

Вернувшись с вокзала, куда он ездил провожать отца, Гарвей встретил у своего дома Самуила Каценштейна. Старый разносчик был так обрадован тем, что он вновь видит Гарвея здоровым и невредимым, что чуть не кинулся ему на шею.

Гарвей во всех подробностях рассказал ему о своих приключениях, и они, беседуя, просидели вдвоем до поздней ночи.

ГРЭЙС

Для Гарвея Уорда наступили счастливые дни. Почти каждый день он все послеобеденное время проводил в ателье Грэйс Мэтерс, беседуя с ней и наблюдая, как она работает. Молодая женщина, видимо, принимала его очень охотно, и если он иногда пропускал день и не приходил, упрекала его, жалуясь на свое одиночество в его отсутствии.

Они часто говорили о Джоне Роулее, но Гарвей стал замечать, что первое острое горе об убитом постепенно уступает место тихой скорби, и медленно, незаметно — хотя он не смел еще вполне поверить в это — ему, Гарвею, удается занять место умершего в сердце Грэйс.