На берегах Гудзона. Голубой луч. Э.М.С.

Эти дни запечатлелись надолго в памяти Гарвея; его наполняла какая-то неуверенная трепетная радость и тайный страх за свое счастье.

Он смотрел на Грэйс не только глазами влюбленного, но и глазами врача. Мысль о том, что внезапная, непостижимая перемена, происшедшая с молодой женщиной в ту знаменательную ночь, может повториться, — никогда не оставляла его, даже в самые счастливые минуты, когда все поведение Грэйс убеждало его в том, что ее дружба к нему постепенно превращается в любовь.

Он не решался оставлять свою молодую жену ни на один час. Он хорошо сознавал, что ему следовало бы продолжать доискиваться истинных причин странного приключения с ним в санатории д-ра Брэсфорда и узнать правду о случае с Этель Линдсей. Но как мог он решиться оставить Грэйс хоть на один день одну? Кроме того, каждый раз, как он думал о тайне санатория, на него нападал какой-то страх: какое-то предчувствие твердило ему, что в случае, если ему удастся разрешить эту загадку, в его жизнь ворвется что-то страшное, что-то роковое, — и не только для него, но и для Грэйс.

Часто он спрашивал себя, продолжает ли еще д-р Брэсфорд разыскивать свою таинственно исчезнувшую пациентку. Ибо мысль о том, что его роковая ошибка — если это в самом деле была ошибка — может обнаружиться и повредить его имени, должна быть ужасной для врача.

Гарвей думал было доверить свою тайну д-ру Грахаму, но не мог решиться на это.

Дни проходили быстро. Каждый раз, когда Гарвей заговаривал о переезде в город, Грэйс просила его остаться еще на некоторое время в уединении, и он охотно исполнял ее просьбу, в радостной надежде, что ему в конце концов может посчастливиться целиком завоевать любовь своей молодой жены.

Между тем дела покойного Джона Роулея были приведены в порядок, и Грэйс поручила Самуилу Каценштейну часть мебели, которую она оставила для себя, перевезти к ней на городскую квартиру. Она старательно избегала говорить о Роулее и просила мужа взять на себя ликвидацию обстановки убитого, оставив часть для себя.

Когда Самуил Каценштейн явился в охотничий домик, чтобы сообщить об исполненном им поручении, он быстро увлек Гарвея в его кабинет, бросив предостерегающий взгляд в сторону Грэйс.

Старый разносчик был в сильном возбуждении и, насилу выждав, пока за ним закрылась дверь, произнес:

— Я открыл очень важную вещь!

— Тише, — попросил Гарвей. — Мне не хочется, чтобы жена…

— Да, да, лучше, если она пока не будет знать об этом. Смотрите!

С этими словами он вынул из кармана небольшой пакет из шелковой бумаги, развернул его и положил какой-то предмет на стол перед Гарвеем.

Тот взял его в руки и начал разглядывать. Это была маленькая голова с гримасничающим лицом, как у индийского божка. В том месте, где была шея, талисман — ибо это было не что иное как талисман — был сломан. На гладкой поверхности виднелись выцветшие коричневые пятна.

— Что это такое? — спросил Гарвей. — Откуда это у вас?

— Я нашел эту вещь в кресле перед письменным столом г. Роулея. Она запала между спинкой и сиденьем. При отправке мебели я сам упаковывал вещи из кабинета, и когда я стал надевать чехол на кожаное кресло, я нашел этот предмет.

— И вы полагаете, что это имеет какое-нибудь значение? — спросил Гарвей с недоверием. — Роулей собирал всякие редкости, и очень возможно, что этот талисман из его коллекции.

— Осмотрите внимательнее эту вещицу. Видите эти пятна?

— Да, но…

— Это кровь, — сказал Каценштейн многозначительно. — Когда в г. Роулея вонзили нож, на этот талисман брызнула кровь. Преступник, очевидно, обронил его во время борьбы. Вы ведь видите, что это головка отломана. Если бы нам удалось найти недостающую часть, мы бы тем самым нашли убийцу.

Гарвея передернуло; он почувствовал, что какая-то холодная рука потянулась к его сердцу. Убийство и преступление, — слова эти звучали так чуждо здесь, среди солнечного света, в счастливом уединении.

— Мы должны пойти по этому следу, — настаивал Каценштейн.

Гарвей встрепенулся. Он увидел, что глаза разносчика смотрят на него с упреком, и угадал его мысли:

«Теперь, когда ты счастлив, тебя уже больше не беспокоит твой неотомщенный друг».

Он покраснел: старик прав, он не имеет права ставить свои личные чувства выше всего, он должен их отодвинуть на задний план.

— Да, да… — ответил он поспешно и вновь взял в руки талисман. Это был предмет тонкой восточной работы; крошечное лицо было искусно вырезано из самоцветного камня и отличалось редкой выразительностью.

— Приходилось вам видеть когда-нибудь такую вещь? — спросил Самуил Каценштейн.

— Нет.

— Если бы мы только знали, чего тут недостает, — всего ли тела или только бюста, нам было бы легче искать.

— Мне помнится, я где-то видел изображения индийских богов, — произнес Гарвей в раздумье. — Мне кажется, они часто изображаются о двух головах.

— Стало быть, недостает одной головы?

— Я этого не знаю наверняка, я могу и ошибаться.

— Может быть, вы знаете кого-нибудь, кто имеет коллекцию таких вещей? Можно было бы сравнить.

Гарвей задумался.

— Да, у сенатора Бонхэда знаменитая коллекция индийских редкостей.