На берегу Красного моря

— Теперь, эффенди, — сказалъ онъ, обращаясь ко мн,— эти арабы намъ друзья, мы можемъ спокойно гостить у нихъ; пусть эффенди спитъ спокойно, Рашидъ все-таки будетъ не спать надъ эффенди. — Я давно уже потерялъ предубжденіе противъ арабовъ пустыни и смялся надъ тми предосторожностями, которыя мы предпринимали ране, но спать не могъ, уже потому, что компанія сидящихъ около костра была черезъ-чуръ весела. Было уже около десяти часовъ вечера; голубое небо заблистало тысячью звздъ. Горизонтъ со всхъ сторонъ замыкался темною зубчатою линіею горъ, ближайшія изъ которыхъ казались врзывающимися черною массою въ прозрачную синеву неба. Надъ нашими горами, какъ и на далекомъ свер, стояла большая медвдица. Невольно я устремилъ глаза съ темной земли въ синеву блистающаго неба и впивался взглядомъ въ его чарующую красоту. Старый шейхъ, какъ истый сынъ пустыни, любившій небо до обожанія, тотчасъ же замтилъ это и началъ поучать арабской астрономіи, которую я слушалъ съ большимъ усердіемъ, стараясь узнать хотя арабскія названія большихъ созвздій. — Вотъ въ тхъ семи звздахъ, — говорилъ онъ, указывая на большую медвдицу, — живетъ геній неба; Аллахъ отвелъ ему тамъ жилище, чтобы онъ наблюдалъ за землею. Съ земли жилище генія похоже на фигуру корабля пустыни, и сыны ея называютъ т семь звздъ верблюдомъ. Гляди, благородный эффенди, какъ вытянулъ впередъ свою шею небесный верблюдъ; не легко ему нести небеснаго генія… А вотъ тамъ горитъ яркою звздою глазъ небесной газели, — продолжалъ старикъ, направляя свой перстъ въ сторону Регула — у той газели четыре дтеныша, смотри ихъ глазки глядятъ на мать. Рядомъ съ газелью свтится хищный глазъ шакала (Денебола); онъ стремится схватить своими зубами небеснаго козленка, но Аллахъ помстилъ на небо охотника араба, который не даетъ шакалу похититъ у матери дтеныша. (Небесный арабъ стараго шейха — наше созвздіе Двы). — Вотъ тутъ, эффенди, — продолжалъ старикъ, указывая на Лиру, — блестятъ глаза небесной красавицы (Вега и Денебъ), волоса которой усыпаны перлами (Геркулесъ). Выше красавицы Аллахъ помстилъ могучаго льва (Кассіопея), а ближе къ концу неба (горизонту) другого небеснаго верблюда, который служилъ пророку… Аллахъ да благословитъ его… — Подъ именемъ верблюда Магометова старый шейхъ подразумвалъ четыреугольникъ Пегаса и вмст и Андромеды и Персея. — По всему небу раскинулъ Аллахъ поясъ пророка, украшенный жемчужинами, — добавилъ старикъ, проводя рукой по направленію млечнаго пути и блестящихъ звздъ, свтящихся на немъ и возл него (Персей, Альдебаранъ, звзды Оріона и др.). — По обимъ сторонамъ святого пояса пророка Аллахъ поставилъ двухъ стражей, которые оберегаютъ его, — закончилъ шейхъ, указывая на блестящихъ, какъ алмазы, Прокіона и Сиріуса. Долго еще хотлъ трактовать старикъ о томъ, что видятъ арабы пустыни на небесномъ свод, какъ поэтическое чувство ихъ помщаетъ на небо чадъ земли и тмъ примиряетъ область таинственную, полную чудесъ, съ областью міра земного, населяя ихъ одинаковыми существами; но другой шейхъ прервалъ его изліянія. — Сулейманіе, — говорилъ омъ, — эффенди мудръ, какъ старцы земли его; онъ знаетъ, къ чему Аллахъ устроилъ и міръ, и звзды, и какъ называютъ ихъ арабы пустыни… Пусть лучше молодежь увеселитъ сердце нашего гостя музыкой и пляскою… Не правь ли я, отецъ мой? — Сулейманіе только кивнулъ головою въ знакъ своего согласія и затянулся душистымъ наргилэ. Не успли еще лопнуть пузырьки въ кальян Сулейманіе, какъ нсколько молодыхъ арабовъ встало; въ рукахъ у нихъ виднлись какіе-то инструменты, нчто среднее между флейтою и рожкомъ. Они обошли вокругъ костра трижды и заиграли вс вмст дикую мелодію. Оригинальные звуки съ какими-то невдомыми тонами, то страстно чарующіе, то заставляющіе вздраивать, то вжно пвучіе, то поражающіе своей дикой гармоніей, быстро слдовали одни за другими, не давая опомниться, не давая времени дать отчета ихъ невольному слушателю и цнителю. Съ четверть часа продолжалась эта музыка; краткое эхо отдавало по нсколько разъ звуки этой арабской мелодіи въ ущельяхъ Акабинскихъ альпъ и замирало по ту сторону ихъ отъ берега Краснаго моря. Окончилась музыка, и около двухъ десятковъ молодыхъ голосовъ затянуло арабскую псню, аккомпанируя ее мрно съ мотивами оригинальныхъ инструментовъ. Трудно сказать, что производитъ большее впечатлніе — дикая ли мелодія этой музыки, или, поражающіе ухо европейца мотивы арабскихъ псенъ, которыхъ гармоничность нердко переходитъ въ дисгармонію. Оригинальные исполнители этого концерта въ пустын, въ длинныхъ бурнусахъ съ навьюченными на головахъ шалями и тюрбанами, съ ятаганами за поясомъ и съ флейтами въ зубахъ, освщаемые слегка буроватымъ дымомъ скуднаго костерка, производили еще не меньшее впечатлніе, чмъ самый концертъ, а если прибавить къ этому грозныя декораціи въ вид замыкающей горной цпи съ силуэтами нагроможденныхъ безъ порядка скалъ, сотню верблюдовъ, груду оружія, двухъ сдовласыхъ шейховъ, погрузившихся въ сладкій кейфъ надъ едва дымящимся наргили, то, надо сознаться, что одно вполн гармонировало съ другимъ и мало того, взаимно дополняло другъ друга. Я сидлъ молча, любуясь веселыми сынами пустыни и наблюдая на всмъ, происходящимъ вокругъ меня. Еще съ полчаса продолжалось пніе, аккомпанируемое флейтами; мотивы его длались все диче и диче; одно время казалось, что слышишь не звуки человческаго голоса, а вой бури, завывающей въ каменныхъ ущельяхъ; наконецъ пніе приняло бурный порывистый характеръ, пвцы схватили другъ друга за руки и быстро закружились вокругъ востра, не переставая испускать дикіе гортанные звуки плясовой псни. Къ пляшущимъ скоро присоединялись и другіе, до сихъ поръ не принимавшіе участія въ общемъ веселіи, которые и образовали другой кругъ, также завертвшійся вокругъ костра. Нкоторые изъ пляшущихъ второго круга завертли обнаженными ятаганами; еще шибче завертлись концентрическіе круги пляшущихъ, еще заунывне полились мотивы, надрывающихъ уже душу, флейтъ, еще присоединились пляшущіе, и цлая буйная оргія началась… Я видалъ впервые такое нечеловческое бснованіе; пляска дервишей въ Каир и въ Нижнемъ Египт казалась мн дтскою въ сравненіи съ этими грандіозными танцами арабовъ Синайской пустыни, — такъ причудливо и вмст съ тмъ такъ дики были ихъ тлодвиженія, такъ безумно ихъ веселье, такъ нечеловчески звучали ихъ псни, повторяемыя въ утесахъ неприступныхъ горъ, поражающими душу мотивами. Передъ моими глазами сквозь буроватую дымку костра мелькали темныя фигуры пляшущихъ арабовъ, которые напоминали рой призраковъ въ Иванову ночь у заколдованнаго мста, но никакъ не живыхъ веселящихся людей, и въ противуположность этимъ быстро мельккающимъ тнямъ рядомъ съ ними вырисовывались силуэты двухъ, неподвижно сидящихъ, шейховъ, которые со своими наргилэ, казалось, составляли одно неодушевленное цлое. Пораженный дикою картиною, я не отрывалъ глазъ отъ этого зрлища и не замчалъ, какъ проходило время. Оглядвшись вокругъ, я увидлъ, что вс мои спутники спали, даже Рашидъ, общавшійся бодрствовать надо мною. Я не захотлъ будить его, потому что онъ не спалъ всю прошлую ночь, еще со вчерашняго вечера почуявъ близость арабовъ пустыни. Далеко за полночь продолжалось это бснованіе; уже костеръ и наргилэ шейховъ потухли, а арабы вертлись, безпрестанно смняясь; временемъ, казалось, ослабвали ихъ нервы, затихало на время и дикое пніе, и дикій аккомпаниментъ, но это только для того, чтобы начаться черезъ нсколько минутъ съ удвоенною силою. Наконецъ, видимо и они начали уставать, и старшій шейхъ рукою подалъ сигналъ въ окончанію оргіи. Какъ быстро она началась, такъ быстро и прекратилась, какъ только раздалось слабое, но повелительное слово шейха. Еще, ненадолго передъ тмъ бсновавшіеся арабы начали завертываться въ свои бурнусы и укладываться на песк, еще не успвшею охладиться посл зноя полуденнаго. Не смотря на сонъ, одолвавшій меня, я не ршался засыпать, пока спали мои спутники, и, завернувшись въ пальто, боролся всми силами съ дремотою. Не прошло и получаса, какъ смолкло все и, казалось, заснуло, какъ приподнялся мой Рашидъ и началъ бодрствованіе. Увидавъ его, я тотчасъ же закрылъ глаза и уснулъ богатырскимъ сномъ.