На берегу Красного моря

Въ такомъ почти состояніи пришелъ я, по крайней мр, къ подножію приморскихъ пальмъ Акабинскаго залива. Начали мы идти легкимъ склономъ, потомъ пробираться по крутизнамъ, едва доступнымъ для осла или мула, но никакъ не для верблюда, пробираться по узкимъ тропамъ надъ обрывами, гд одинъ неврный шагъ можетъ стоить жизни; до всего этого мн было мало дла, потому что я погрузился въ нирвану. Не выводили меня изъ этого полусоннаго состоянія ни крики моихъ спутниковъ, подбадривавшихъ верблюдовъ, ни фырканье животныхъ, неохотно ступавшихъ по непривычной горной дорог, ни грохотъ катившихся подъ нашими ногами камней. Юза, обыкновенно хавшій впереди, когда вступили на горную дорогу, отдалъ свое мсто Ахмеду, который шелъ пшкомъ, отыскивая дорогу между нагроможденными безпорядочно камнями. Рашидъ также скоро слзъ съ верблюда и шелъ, постоянно прислушиваясь; эта предосторожность сегодня не пугала меня, какъ въ ночь, а доставляла своего рода наслажденіе; было, по крайней мр, и что смотрть… такъ мы шли до полудня, когда жара достигла высшаго предла… хать между каменными стнами было совершенно невозможно, потому что ощущеніе, испытываемое нами, ршительно можно было сравнить съ ощущеніемъ отъ раскаленной печи. Да и видъ этихъ каменныхъ громадъ, потемнвшихъ и черныхъ мстами, такъ и напоминалъ закоптелыя и обожженныя стны печи. Вдругъ Рашидъ остановился и махнулъ рукою, давая знакъ Юз остановиться. Передній верблюдъ остановился подъ могучею рукою Юзы; другіе послдовали примру передового. Внезапная остановка вывела и меня имъ полусоннаго состоянія. — Эффенди, — произнесъ Рашидъ таинственно, подходя ко мн,— я слышу арабовъ пустыни; у нихъ много верблюдовъ; надо быть храбрымъ и приготовить наши ятаганы. Не хочетъ ли эффенди прислушаться? — Я сталъ напрягать свой уснувшій слухъ, и дйствительно не вдалек отъ насъ слышался топотъ идущаго каравана; я взглянулъ вопросительно на моихъ людей, какъ бы спрашивая у нихъ совта, что предпринять, потому что мой умъ не могъ работать вовсе. Рашидъ съ Ахмедомъ хладнокровно осматривали взводы ружей и револьверовъ, тогда какъ Юза, казалось, не обращалъ и вниманія на открытіе Рашида. Вс были безмолвны; кругомъ царило также мертвое безмолвіе, слышался только шумъ оправляемаго оружія, да порою доносившійся гулъ отъ приближающагося врага. Тутъ только мало-по-малу подъ подавляющимъ впечатлніемъ я вышелъ изъ состоянія нирваны, и предъ моими умственными очами открылся весь ужасъ нашего положенія. По примру моихъ кавасовъ, я осмотрлъ курки своей берданки и двухъ Вессоновскихъ револьверовъ и клинокъ турецкаго ятагана, хотя все это сдлалъ машинально безъ всякой въ тому нужды, просто потому, что ничего другого придумать не могъ. Не зная врага, трудно было и взвшивать шансы предстоящей встрчи, а быть можетъ, и борьбы; но Рашидъ съ Ахмедомъ, и особенно Юза были такъ хладнокровны, что нельзя было и думать, что мы идемъ на врага, обыкновенно безпощаднаго. — Не страшись ничего, эффенди, — началъ наконецъ Рашидъ посл долгаго молчнія, — Рашидъ знаетъ арабовъ пустыни, они трусливе степного волка и прожорливой гіены, Рашидъ поручился головою москову-консулу, что онъ доставитъ цлымъ въ Эль-Кудсъ (Іерусалимъ) благороднаго эффенди, и сдержитъ свое слово. Скоре умретъ Рашидъ, чмъ отдастъ арабамъ-разбойникамъ своего господина… Отдаленный выстрлъ прервалъ изліянія Рашида и, заставилъ меня вздрогнуть. Дло скоро начнется, подумалъ и нельзя отстать и мн отъ людей, которые ршаются умереть, защищая меня. Соннаго состоянія какъ не бывало; напротивъ, какая-то, мн невдомая нервная сила проходила по моему тлу и заставляла его, не смотря на страшную жажду и физическое утомленіе подъ подавляющимъ вліяніемъ полуденнаго зноя пустыни, кипть избыткомъ нервной энергіи. Но замолкъ отдаленный выстрлъ, отозвалось нсколько разъ гулкое эхо въ каменныхъ ущельяхъ Акабинскихъ альпъ и все опять замерло какъ и прежде; даже Рашидъ не слышалъ шума отъ приближающагося каравана. По знаку Ахмеда мы осторожно двинулись снова; удалой Ахмедъ пшкомъ шелъ впереди каравана, мы хали гуськомъ, отмривая узкую тропу полутора аршинными шагами верблюда. На одномъ поворот нависшая скала образовывала небольшую тнь; мы расположились подъ нею обдать. Не весела была наша полуденная стоянка всегда, а сегодня подъ подавляющимъ впечатлніемъ возможной встрчи съ врагами, которыхъ присутствіе мы уже чуяли невдалек, она была просто невыносимой, и я торопилъ своихъ спутниковъ садиться на верблюдовъ. Наскоро мы поли синайскихъ хлбцовъ съ оливами и съ козьимъ сыромъ, сть который заставляла только безъисходная нужда, закусили финиками и запили отвратительною теплою водою, и готовы были продолжать свой путь. Но недологъ былъ нашъ послобденный путь; мы и не думали, что прямо отъ стоянки мы торопимся идти на новую стоянку. По крайней мр, не успли мы еще сдлать часу пути, какъ вошли въ узкій дефилей, который выходилъ въ порядочную котловину, со всхъ сторонъ запертую горами. Едва мы вступили въ дефилей, какъ Ахмедъ, шедшій впереди всхъ, приложилъ руку ко лбу и, обращаясь во мн, хладнокровно заявилъ: — Эффенди можетъ увидть арабовъ пустыни; они отдыхаютъ тутъ недалеко; нашъ путь идетъ мимо нихъ. Эффенди не боится арабовъ, какъ левъ не боится волковъ. — Не смотря на такое утшеніе, длавшее мн большую честь, я невольно вздрогнулъ, когда бросилъ взглядъ на выходъ изъ дефилея. На противуположной сторон его сидли вокругъ старшины, благо какъ снгъ араба, около шести или семи десятковъ полуобнаженныхъ сыновъ пустыни. — Не усплъ я еще осмотрться, какъ верблюды наши, завидя своихъ собратій и предчувствуя долгій отдыхъ, прибавили шагу, и черезъ нсколько минутъ мы были недалеко отъ каравана дикихъ арабовъ. Къ удивленію своему при вид нсколькихъ десятковъ арабовъ, мирно сидвшему вокругъ своего шейха, сердце мое, сильно бившееся при первомъ взгляд на эту картину, начало успокоиваться и я скоре съ любопытствомъ, чмъ со страхомъ, разсматривалъ эту живописную группу полуобнаженныхъ людей. Ахмедъ, по прежнему шедшій впереди нашего каравана, приложилъ руку ко лбу и къ груди и первымъ привтствовалъ старшинъ. Старый шейхъ отвчалъ тмъ же, не приподнимаясь съ мста. Нсколько молодыхъ арабовъ встали, взяли свои кремневыя ружья и подошли къ намъ произнося привтствія. Мои люди усердно прикладывали руки во лбу и груди и бормотали восточныя привтствія на своемъ тарабарскомъ язык съ изысканною вжливостью. Старый шейхъ привсталъ, поддерживаемый двумя старшинами, и направился прямо ко мн. Его сдая длинная борода, блыя какъ снгъ брови, умное лицо съ выразительными глазами и ярко-блый бурнусъ и чалма длали его похожимъ на библейскихъ патріарховъ; почтеніе, окружавшее его, еще боле, увеличивало сходство. — Шейхъ арабовъ пустыни обращается къ теб, господинъ инглезъ, — такъ началъ свою рчь старецъ (Юза быстро переводилъ ее на ломанный французскій или, врне сказать, на смсь французскаго съ итальянскимъ), — желаетъ чтобы милосердый Аллахъ хранилъ твои дни и направилъ счастливо твой путь по пустын. Пусть и верблюды твои будутъ здравы и донесутъ тебя до Акаби, Эль-Халиля (Хевронъ) или Эль-Кудса (Іерусалимъ), куда ведетъ путь твой. Арабы пустыни просятъ тебя раздлить съ ними бдный ужинъ и провести ночь вокругъ братскаго костра.