На берегу Красного моря

Наше становище мн показалось очень уютнымъ; четыре верблюда стояли на каменной оградой какъ внутри сарая, а плита, на которой постлано было мое походное пальто, казалась хорошею постелью; у изголовья ея искрился маленькій костерокъ изъ навозу и нсколькихъ сучковъ, которые мы уже везли съ собою боле 100 верстъ съ самой уади Феранъ. На огоньк Юза старался превратить отвратительную воду изъ козьяго бурдюка при помощи вина въ нкій возможный для употребленія напитокъ, а также размочить въ горячей вод окаменвшіе синайскіе хлбцы, чтобы ихъ можно было раскусить и състь съ солеными оливками. Я занялъ свое предсдательское мсто на разостланномъ пальто среди своихъ спутниковъ и началъ ужинъ. Все было скверно, отвратительно: и эти хлбцы, размоченные въ протухшей теплой вод, и красноватая бурда, которую Юза величалъ "джай московь" по воспоминанію о ча, распитомъ нами въ Суэц, Раиф и Сина, и эти прлыя оливки; но голодъ приправилъ ихъ вкусъ и мы съли свои порціи, закусивъ вмсто десерта сладкими финиками. Посл ужина мы потушили костеръ, собравъ остатки драгоцннаго топлива въ корзину, и, завернувшись въ свои бурнусы, улеглись спать. Не прошло и десяти минутъ какъ Юза и Ахмедъ уснули; не спалъ только я да Рашидъ, мой тлохранитель и оруженосецъ. Становилось довольно свжо; по направленію съ моря тянулъ легенькій береговой втерокъ; я не спускалъ глазъ съ голубого неба, какъ бы стараясь постигнуть тайны его безчисленныхъ міровъ. Мое сладкое поэтическое раздумье перебилъ Рашидъ очень непріятнымъ для меня вопросомъ. — Не слышитъ ли чего-нибудь эффенди, отъ моря? — спрашивалъ мой кавасъ. — Ничего пока, — отвчалъ я, хотя мн и показалось, что какъ будто камень и почва передаютъ звуки отъ вдали топочущихъ коней или бгущихъ рысью верблюдовъ. — Пусть спитъ эффенди, Рашидъ будетъ караулить всю ночь, — добавилъ мой тлохранитель и привсталъ, завертываясь плотне въ бурнусъ. Темный силуэтъ караулящаго Рашида всталъ передъ моими глазами и затемнилъ яркое созвздіе Плеядъ, на которое я только что любовался. Прошло еще съ часъ; Рашидъ сидлъ, какъ каменная статуя, верблюды слегка фыркали во сн, гд-то не вдалек слышался пронзительный вой гіены, которой уже я не слыхалъ съ того времени, какъ покинулъ берега священнаго Нила. Я началъ уже засыпать, какъ сквозь сонъ послышалъ, что кто-то идетъ мимо меня… Я открылъ глаза; Рашида не было на мст; осторожно поднявшись, я увидлъ, что онъ ползетъ между камнями по склону горы вверхъ, постоянно прислушиваясь. Что-нибудь да почуялъ Рашидъ, уже не арабовъ ли пустыни? я при этой мысли морозъ пробжалъ по моей кож, потому что я по опыту уже зналъ, что съ сынами пустыни нельзя обращаться какъ съ арабами Нижняго Египта. Съ трепетомъ въ сердц я слъ на прежнее мсто и сталъ обдумывать свое положеніе. Я припомнилъ тогда совты консула, синайскихъ старцевъ и другихъ опытныхъ людей не пускаться черезъ пустыню, потому что арабы не совсмъ-то спокойны. Что теперь будетъ съ нами, если на нашъ крошечный караванъ нападетъ цлое племя арабовъ пустыни? Что могли сдлать четыре, хотя и вооруженные съ головы до ногъ человка противъ многихъ десятковъ? Мы могли, правда, сопротивляться, продать дорого свою жизнь, если мои спутники согласятся умереть за меня, но все это будетъ безполезно… Такой исходъ не утшалъ меня, только-что пустившагося въ первое серьезное путешествіе, и я искалъ другихъ выходовъ, но ихъ не представлялось. Ни одарить, ни заплатить арабамъ за пропускъ я не былъ въ состояніи, а это было единственнымъ, лучшимъ исходомъ… Между тмъ Рашидъ вернулся; на его лиц нельзя было прочитать ни тни безпокойства. — Куда ты ходилъ, Рашидъ? — спросилъ я его. — Ходилъ по слдамъ газели, эффенди, — отвчалъ онъ спокойно. Этотъ отвтъ успокоилъ меня, и я скоро, закутавшись въ бурнусъ, заснулъ богатырскимъ сномъ; мн мерещилось сквозь сонъ, что Рашидъ еще разъ вставалъ и ходилъ куда-то, но усталость взяла свое и мн сладко спалось подъ фырканье верблюдовъ и вой полосатой гіевы.

II