На берегу Красного моря

Я глядлъ на Юзефа, не зная, чего отъ меня хочетъ торговецъ и эта Роза Пустыни; первымъ моимъ предположеніемъ было, что они сговорились между собою для какой-нибудь низкой цли, вторымъ — пришло любопытство узнать, что можетъ быть общаго между мною и красавицею-рабынею. Я всталъ и молча пошелъ къ палатк невольницы; Юзефъ поднялъ полу и опустилъ ее за мною. Я очутился въ таинственномъ полусвт ночника, мерцавшаго какимъ-то прерывающимся блескомъ, при слабомъ освщеніи котораго я замтилъ четырехъ несчастныхъ женщинъ, полулежащихъ на подушкахъ въ дыму курящагося наргилэ; вс он были украшены золотыми вещами, а въ роскошныхъ волосахъ Розы Пустыни были вплетены толстыя нити жемчуга; надо сознаться, она была дйствительно очень хороша и этой обстановк, въ этомъ одяніи… она казалась какимъ-то неземнымъ существомъ, наядою или сиреною Краснаго моря. Невольно я остановился, пораженный такимъ чуднымъ видніемъ въ глуши Аравійской пустыни, и первыя мгновенія не понималъ, гд я и что со мною происходитъ. Мн припомнился разсказъ Ахмеда и я невольно сравнилъ лежавшую передо мною рабыню съ Жемчужной Красавицей арабскаго миа, а гнуснаго торговца — съ лихимъ мстителемъ пустыни — страшнымъ Мусой.

— Эффенди благородный, купи меня въ свой гаремъ, — вдругъ произнесла Роза Пустыни, по-французски, полувставая и протягивая впередъ свои полныя матовой близны руки съ золотыми кольцами, и на огненныхъ глазахъ ея показались слезы. Она опустилась снова на подушку и, закрывъ руками глаза, заговорила что-то на непонятномъ для меня язык.

Я стоялъ и глядлъ на плачущую женщину, все еще не давая себ полнаго отчета въ томъ, что со мною происходитъ; она представлялась мн то настоящею красавицей, о которой говорятъ арабскія сказки, то коварной сиреной, завлекающей и свои сти неопытныхъ, то глубоко несчастной, выставляемой на позоръ женщиной. Послднее взяло верхъ, и я перенесся быстро изъ міра сказочнаго въ міръ горькой дйствительности, въ страну восточнаго деспотизма, страну презрнія человка… Мн стало горько, грустно, тяжело и я поспшилъ войти въ палатки. Я понялъ, что несчастная Роза Пустыни не умла говорить по-французски, что она была научена гнуснымъ своимъ хозяиномъ произнести фразу, значенія которой не понимала, и что она была глубоко несчастна.

Юзефъ и не думалъ удерживать меня, когда я рванулъ полы шатра невольницъ и быстрыми нервными шагами пошелъ въ своему становищу. Мои люди даже привстали, когда я бросился на разостланное походное пальто съ видомъ глубокой усталости и сталъ крпко закутываться въ него… Но сонъ былъ далеко отъ меня. Видннаго было слишкомъ много для того, чтобы спокойно уснуть. Едва я прилегъ, Ахмедъ привсталъ и началъ свое бодрствованіе; онъ чередовался по два раза въ ночь съ Рашидомъ и Юзою. Что я перечувствовалъ въ эту безсонную ночь, трудно описать; ощущенія были слишкомъ разнообразны, слишкомъ сложны, чтобы поддаваться анализу.

Едва забрежжился свтъ, какъ я уже торопилъ Ахмеда и Юзу въ дорогу. Наскоро мы подкрпили свои силы и начали собираться въ путь. Юзефъ, разбуженный нашими приготовленіями, сперва не зналъ, въ чемъ дло; увидавъ же, что мы готовимся выступать, еще разъ приступилъ съ предложеніями, на этотъ разъ ясно формулированными.

— За Розу Пустыни, благородный эффенди, дай только шесть сотъ лиръ; она и будетъ твоею рабою; за дочерей пустыни я прошу всего по три сотни, а черную двушку уступлю на дв съ половиною. Не жалй золота, эффенди, только у Акаби ты можешь теперь купить хорошенькую женщину.

Я оттолкнулъ Юзефа рукою, когда онъ сталъ удерживать меня, а Юза торопилъ верблюдовъ подняться, едва я усплъ уссться. Караванъ нашъ тронулся впередъ, оставивъ за собою шатеръ съ невольницами, десятокъ арабовъ-торговцевъ и стараго Юзефа, бсновавшагося отъ невыгорвшаго дла и потерявшаго, благодаря Юз, цлый день пути изъ-за меня. Мы направились по горнымъ кручамъ, придерживаясь берега Акабинскаго залива, и скоро оставили далеко становище женопродавцевъ. Я вдохнулъ свободне бальзамическій воздухъ пустыни и моря, сожаля о встрч, которая отравила для меня слдующіе дни пути.

V