На берегу Красного моря

Мы проснулись не рано на другой день, потому что меня разбудило собственно солнце, начавшее немилосердно палить мой обнаженный затылокъ. Еще два дня пути оставалось до Акабы и пути не легкаго, не смотря на то, что теперь нашъ путь пойдетъ не по горнымъ кручамъ, а по самому берегу Краснаго моря у подножья Акабинскихъ альпъ. Трудность пути зависла главнымъ образомъ отъ того, что у насъ начиналъ уже чувствоваться недостатокъ и въ безъ того уже отвратительно скудной и наскучившей до омерзнія пищ, а также потому, что у насъ не было совершенно чистой воды. Взятая изъ колодца Судебъ, вода уже начинала въ бурдюкахъ превращаться въ отвратительную теплую бурду, которая могла служить только прекраснымъ рвотнымъ, но никакъ не освжающимъ и не укрпляющимъ напиткомъ. При такихъ условіяхъ надо было идти еще по крайней мр два дня, не говоря о могущихъ встртиться задержкахъ. Ахмедъ, впрочемъ, уврялъ, что воды этой хватитъ еще дня на четыре, а провизіи при разумной экономіи дня на три, такъ что мы могли отправляться смло, надясь достигнуть Акаби, не умеревъ ни съ голоду, ни съ жажды, хотя и потерпвъ вс нужды и лишенія, обусловливаемыя отвратительною пищею и скверною вонючею водою. Мы снялись съ сегодняшняго ночлега довольно въ худомъ расположеніи духа, такъ какъ путь на верблюд по пустын начиналъ уже наскучивать при вашихъ условіяхъ. Не имя достаточныхъ средствъ и надясь на свою выносливость, я не запасся необходимыми припасами изъ Суэца и принужденъ былъ питаться тмъ, что забралъ изъ Синайскаго монастыря. Меня предупреждали, что рискованно будетъ идти черезъ пустыню въ іюн мсяц при страшныхъ тропическихъ жарахъ безъ достаточной провизіи съ тремя вооруженными проводниками. Предостереженія были не напрасны; мы пострадали ужасно отъ недостатка пищи и питья, я вынесъ легкую лихорадку и солнечный ударъ до Синая, воспаленіе соединительной оболочки глазъ (conjuctivitis) отъ ослпляющаго блеска песковъ пустыни, и другой солнечный ударъ посл Сивая до Акаби и третій впослдствіи на пути изъ Акаби въ Эль-Аришу. Переходъ черезъ пустыню понадорвалъ мое здоровье и вообще, такъ что я прибылъ въ Іерусалимъ страшно изнуренный и обезсиленный {Только благодаря любезности генеральнаго консула В. . Кожевникова, принявшаго на себя заботы обо мн какъ о родномъ, я былъ обязавъ тому, что возстановлены были мои истощенныя силы.}. Денъ этотъ былъ одинъ изъ тяжелйшихъ во время всего перехода, потому что страданія мои были чрезвычайны, и я бросался въ морю, сгарая желаніемъ освжить свой языкъ хотя каплею прохладной не вонючей води. Ни да, ни зда не шли на умъ, я мучился, а не жилъ въ тотъ день, качаясь почти безъ сознанія на горб верблюда, не давая себ яснаго отчета въ томъ, что происходитъ вокругъ; для меня безслднымъ остался почти весь путь отъ ущелья Эль-Тапса почти до самой Акаби. Помню только, что мы шли все у подножья горъ, почти у самаго морского берега, что порою волны Акабинскаго залива лизали ноги нашихъ верблюдовъ, что, я безсознательно глядя вокругъ, видлъ только голыя скалы сперва Терабина, а потомъ отроговъ Эль-Тиха, и тихое море у своихъ ногъ, и голубое небо надъ головою. Большаго не припомню; даже характеръ береговыхъ скалъ и почвы берега не удержался въ моей памяти, такъ что когда я писалъ эти строки, то усиленно старался припомнить, по какой почв мы шли отъ Эль-Тапса до Акаби. Даже мои выносливые арабы потеряли свою энергію; еще Рашидъ, бодре всхъ насъ хавшій на своемъ верблюд, походилъ на прежняго гордаго коваса, но за то Ахмедъ и особенно Юза сидли на горбахъ, какъ мокрыя курицы. Не будь дорога такъ проста, потому что мы хали все время по берегу залива, никуда не сворачивая, мы непремнно бы заблудились, такъ какъ ни Ахмедъ, ни Юза — присяжные проводники — не могли уже исполнять своихъ обязанностей. Дорогу нашу теперь довольно часто обозначали высокіе, поблвшіе на солнц, остовы верблюдовъ, а иногда и людей, прежде пострадавшихъ и погибшихъ въ пустын; эти ужасные знаки служили для насъ и вхами, указывавшими путь, и страшными memento more. Не будь у насъ подъ бокомъ освжающихъ волнъ Краснаго моря, мы едва ли бы выбрались изъ пустыни; я, по крайней мр, обязанъ своимъ спасеніемъ единственно частому купанью въ морскомъ прибо. Едва закружится голова и застучитъ въ вискахъ, едва мысли начинаютъ путаться и переходить въ страшный кошемаръ, какъ я кричалъ, чтобы караванъ останавливался; едва ступая ногами, я сходилъ съ верблюда, срывалъ съ себя одежды и бросался въ голубыя волны, не думая ни о какихъ морскихъ чудовищахъ. Только благодаря этому освжающему купанью, я предохранялъ себя отъ пораженія солнечнымъ ударомъ, который былъ бы смертеленъ для меня въ тогдашнемъ обезсиленномъ состояніи. Какъ мы дохали въ тотъ день до ночлега, я не могу представить теперь; помню только, что, когда разгружены были верблюды и мы улеглись уже безъ ужина и чаю на свои плащи, и холоднымъ ночнымъ воздухомъ пахнуло на насъ съ моря, то мы словно ожили. Въ ту ночь стало до того свжть, что мы даже начали зябнуть, это было якоремъ спасенія для меня. Едва я почувствовалъ, что кожа моя начала энергически работать подъ знакомымъ намъ, сверякамъ, дйствіемъ легкаго холодка, какъ я оправился до того, что снова сталъ бодрымъ, веселымъ и ощутилъ потребность ды. Оправились и мои арабы, но этихъ дтей пустыни пугалъ ночной холодъ, и они дрогли до непріятнаго ощущенія. Согрться же имъ было нечмъ, потому что у насъ было нечмъ разложить костра. Поли въ сухомятку черстваго синайскаго хлба, оливъ, начинавшихъ горькнуть, козьяго сыру и, запивши бурдою, и улеглись спать снова и заснули сномъ праведниковъ.