На берегу Тьмы

Катерина все еще не могла понять, откуда может знать его.

– Фриценька, – подсказал офицер.

И тут Катерина вспомнила молоденького немецкого пленного солдата, которого отправила работать к Фриценьке и с которым та сбежала.

– Да, помню! Она жива?

– Она в Берлине, – ответил офицер через переводчицу. – Так же, как и я, ненавидит Россию. Я здесь, чтобы уничтожить и вашу страну, и все ваши деревни, особенно это Курово-Покровское, где грязные крестьяне издевались над Фредерикой. Мы сожжем все в округе, – сказал он. – Теперь, когда Москва наша, ничто нас не остановит.

– Но за что молодых? Они не знали твою жену, не издевались над ней, – сказала Катерина, показывая на Глашу.

– О! А это другой вопрос, совсем другой! – оживился немец. – Мы нашли мертвого Клауса: без штанов и с топором в голове. Это ты убила его?! – закричал он на Глашу.

– Это я! Я! – взмолилась Катерина. – Меня убей, не трогай ее!

– Ты? Зачем? Ты же знала, что тебя накажут за убитого солдата?

– Они партизанки, – вмешался Митрий. – Помогают партизанскому отряду из Луковникова!

– Он изнасиловал мою дочь, – заплакала Катерина.

– Изнасиловал? Ха-ха! А мне говорили, у них любовь! – сказал офицер, не обращая внимания на слова Митрия, и вопросительно посмотрел на Глашу.

Глаша вскинула глаза и кокетливо обратилась к офицеру:

– Господин офицер, мы с Клаусом любили друг друга, хотели пожениться. Но произошел… несчастный случай. Моя мать помешалась, бросилась на него, а милый Клаус случайно упал на топор. Не наказывайте же ее за это!

– Так что же, ты совсем не виновата?

– Я? Да, конечно, совсем!

Катерина взмолилась:

– Не трогай дочь, накажи меня!

Офицер, помолчав, ответил:

– Я тебя не трону, потому что отпустила меня тогда. Не могу же я убить своего спасителя?

Катерина с облегчением вздохнула. Глаша с торжествующим видом, улыбаясь, смотрела на офицера.

Офицер продолжил:

– Я не трону. Вас обеих завтра расстреляет карательный отряд СС – мы ждем их приезда вечером. Ведь у нас праздник – Рождество.

Глаша зарыдала. Катерина бросилась в ноги офицеру:

– Пощади!

– Бедный Клаус, умереть в Рождество, – задумчиво пробормотал офицер, перешагивая через Катерину. – Увести их! – скомандовал он часовому, стоявшему у двери.

Митрий бросился к офицеру:

– Господин офицер, дайте я сам их расстреляю? Сам!

Но офицер жестом показал – увести. Катерину и Глашу выволокли за волосы и спустили в холодный подвал, где сидели пленные солдаты. Митрий, пока спускались по лестнице, бежал за ними вслед.

– Ты сдохнешь наконец, сука, – зловеще прошептал он, приблизившись к Катерине, обдав ее кислым запахом тушенки и вина, – видно, уже отметил Рождество с немцами.

Сползая по хлипкой прогнившей лестнице в подземелье, Катерина подумала: это ее последняя ночь – утром убьют. Пусть бы пулю в голову, чтобы сразу, наверняка.

Катерина хорошо знала подвал, каждый его закуток, – в молодости не раз бегала сюда за кадушками душистой квашеной капусты, пересыпанной блестящими бусинами клюквы, огурцами цвета августовской листвы, запечатанным белесым жиром вареньем. А до империалистической здесь томилось еще и французское вино в игриво-округлых пыльных бутылках с посеревшими этикетками. Пробовала лишь раз, но до сих пор помнила кисловатый вкус, как неожиданно занемел язык, и все, что произошло тогда и навсегда изменило течение ее жизни. Подвал не казался, как сейчас, пугающим. Наоборот, в полном порядке, расставленные рядочками, как солдаты на параде, на деревянных полках красовались запасы снеди – свидетельство домашнего благополучия. Сейчас же под влажным сводчатым потолком с кирпичной кладкой в полном мраке тошнотворно, удушающе воняло плесенью и мочой.

Спустившись, Катерина, все еще не привыкшая к темноте, почувствовала рядом чье-то движение.

– За что вас, девочки?

– Немца убили, – призналась Катерина и сама удивилась, как просто и обыденно это сказала. Будто прочла в какой-то газете.

– Ты убила, – глухо буркнула Глаша.

– Ох, милые вы мои! – вздохнул, срываясь на кашель, один из пленных.

– Ня трэба было! – послышался еще один голос.

– Что уж теперь… – прошептала Катерина. – Сколько вас здесь, ребята?

– Тридцать осталось.

Катерина присмотрелась – ни кроватей, ни настилов – солдаты вповалку, как беспомощные сиротливые дети, жались друг к другу на каменном полу, чтобы хоть как-то согреться.

– Как же здесь воняет! – застонала Глаша.

– Офицер их сказал, что Москву взяли, – прошептала в темноту Катерина.

Темнота сейчас стала ее союзником, матерью, заслоняя собой страшное, скрывая ужасы подвала. За себя Катерина не боялась. Подумала, что же страшит больше: то, что Глашу убьют, или все-таки, что Москву взяли? Сейчас большое, великое, отодвинулось куда-то далеко, скрылось. Но неужели ее с дочерью смерти, маленькие бессмысленные крупинки, что-то могли дать огромной абстрактной родине? Да и не вспоминала о родине, когда убивала этого немца.