На берегу Тьмы

Александр нервно мерил шагами комнату, размазывая мокрые снежные следы.

– Так. В деревню не ходить, к себе никого не пускать, поняла?

– Но ведь Рождество же, служба, – растерялась Катерина. Она еще ни разу в жизни не пропускала рождественской службы.

– Тиф, – коротко сказал Александр. – Ты поняла?

– Поняла, – ответила Катерина. Ей было сложно представить, что это значит, и поверить, что беда неожиданно подобралась к ним так близко.

– Агафья где?

– Коров пошла доить.

– Ей тоже из дома ни ногой!

– Так, может, к Петру Петровичу за лекарством сбегать?

– Нет никакого лекарства – совсем, что ли, ничего не понимаешь? Никого не пускать, дома сидеть. Хочешь – молись, вот тебе все лекарство.

Агафья, услышав про тиф, по-бабьи завыла, разбудив детей. Еще помнила эпидемию, которая скосила добрую половину уезда в прошлом веке.

– Ах, деточки мои! Не забрала вас война, так сейчас не убережетесь… – заранее голосила она по своим детям, которые, став взрослыми, разбрелись по всей Тверской губернии, лишь изредка посылая матери весточки о себе.

Катерина думала о судьбе своих детей, о том, что жизнь еще не раскрылась им в полной мере. Стало страшно от мысли, что они, самое драгоценное, что у нее есть, могут умереть. Потом она подумала о себе. Не жалко ли ей умирать? Что было в ее жизни? Была ли радость? Она вспомнила счастье с Александром в первый год после свадьбы. А сейчас все переменилось: сердце замирало, когда она смотрела на детей и когда кормила грудью новорожденную дочь. Но это чувство было совсем другим, не тем шальным, бешеным, которое, как ей казалось, никогда не закончится, а спокойным, с налетом грусти и сожаления. Дети, взрослея, все больше указывали на неумолимое приближение старости, на то, что жизнь клонится к закату, оставляя все меньше надежд на своем пути. Произойдет ли с ней хоть что-то хорошее? Будут ли они с Александром хотя бы жалеть друг друга? Катерина подумала, что жалость – проявление спокойной, тихой любви, отличное от страсти. Ей бы хватило и жалости, хоть какого-то проявления чувств Александра. Все, что угодно, только не безразличие, которое сквозило в нем эти годы. Она умрет от тифа, и никто об этом не узнает, никто не оплачет и даже не вздохнет с сожалением. И Николай тоже не узнает.

Так, в неподвижном страхе и мыслях о возможной скорой смерти, прожили две недели. Никто не приходил на хутор, и они не выбирались ни в Берново, ни в Павловское. Александр издали наблюдал, как каждый день на санях на кладбище возят мертвых и сваливают в общую могилу – значит, эпидемия все еще бушевала в деревне.

Ночью Катерина проснулась от запаха гари. Открыв глаза, увидела, что комнату заволокло черным едким дымом. Вскочила на ноги и закричала:

– Саша! Горим! Агаша!

Александр, кашляя, бросился к детям:

– Разбуди Агафью!

Прижав к лицу платок, Катерина распахнула дверь на кухню – на печи крепко спала Агафья, а за стеной, во дворе, протяжно кричали животные. Свиньи не переставая визжали, словно их прямо сейчас резали. Катерина увидела, что дым попадает сверху, с потолка. «Горит дранка на крыше – скоро рухнет», – догадалась она.

Агафья все не просыпалась. Катерина за волосы стащила ее с печки и услышала, как Александр зовет ее:

– Скорее! Что ты там возишься?

Агафья, кашляя, очнулась. Катерина, обнимая за плечи, притащила ее в комнату. Александр с детьми открыли окно, но стояли в нерешительности и не прыгали.

– Саша, что ты, прыгай!

Под окном качался пьяный Митрий с винтовкой и держал под прицелом Александра с детьми:

– Вы сдохнете все, сдохнете! Сгорите заживо!

– Убью тебя, гада! – заорал Александр.

Катерина догадалась: «Это он через тайный лаз, который мы сами ему и показали, на чердак залез и поджег!»

Александр попытался подтолкнуть к окну Сашу, чтобы тот смог спуститься, но Митрий выстрелил в воздух:

– Стоять, сука! – завопил он, увидев Катерину.

– Детей наших отпусти, не бери грех на душу, – закричала Катерина.

– Гореть тебе в аду и детям твоим! Это ты, ты Глашку и Фроську моих сгубила! И мальчика моего нерожденного! – кричал Митрий, показывая на Катерину, и выстрелил в окно, у которого она стояла.

Катерина вздрогнула: «Глашка! Ах, милая моя…»

– Что говоришь-то такое, Митруша? – попыталась высунуться из окна Агафья.

– Не смей называть меня так! Это только она могла, моя Глашенька! – Митрий заплакал. Слезы, сопли, слюни стекали у него по лицу, собираясь под подбородком в единый ручеек, который замерзал на морозе.

– Иди через кухню во двор, – шепнула Катерина Агафье.

– В чем вина моя? Если и есть в чем – так меня и наказывай! А детей не трожь! Что с Глашей, скажи?

Митрий снова выстрелил в окно.

– Это к тебе, к тебе она ходила, змея ты подколодная! Глашенька моя! – плакал Митрий.

– Кухня горит, только здесь спастись еще можем, – со слезами прошептала, вернувшись, Агафья.

– На! Стреляй в меня! – Александр передал детей Агафье и двинулся к окну.

– Стой где стоишь! – Митрий выстрелил поверх окна.

Катерина схватила Александра за рубашку. Дети плакали и кашляли, наглотавшись дыма.