На бесплодных землях горит святое пламя (СИ)

Алина отходит от таза, не слыша разговоров посторонних: она задержалась достаточно, чтобы породить этим недовольство, ведь в этом шатре обсуждается дальнейшее наступление (похожее на бегство). Она практически чувствует, как взгляды командиров буравят ей правую сторону лица, оставляя на скуле засечки. В прошлом ею тоже многие были недовольны: как солдатом, как генералом. Хотя откуда этим людям, делящим с ней кров, снедь и горе, знать, что перед ними бывший генерал Второй Армии? Откуда им знать, что Санкта-Алина жива, но более не может творить чудес? Только разрушения следуют за ней по пятам. Но здесь она одна из командиров, потому что так велел король, даже если этот указ кому-то встал поперёк горла.

Алина знает, что Николай и Зоя непременно её заберут, как только представится возможность, а пока у короля и его генерала хватает хаоса и без неё. Алина не жалуется, не стенает — только бы унять эту давку в груди.

В конце концов, она была солдатом. Им и остаётся.

Наконец она подходит к столу. От каждого шага тот пошатывается, стоящий на голой земле. Никаких ковров, никаких диванных подушек, будь хоть трижды гришем. Вот она, война.

Каньон был цветочками.

Алина смотрит на карту, на витиеватые буквы, выведенные чьей-то рукой с дотошной скрупулёзностью.

— Чистой воды самоубийство, — говорит ей Ярен. Верхняя губа у него дёргается. — Что предложишь ты, Агата?

Агата. Имя не липнет, не прикипает. Алина чувствует, как оно отторгается её плотью и костьми. Когда-то она думала, что привыкнет.

Сидящая за столом брюнетка морщится. Бьянка, точно. Алина наконец вспоминает.

— Вот уж имечко у тебя. Прям как у фьерданской королевы.

Само слово «королева» режет чем-то, что острее любого ножа.

Чем-то, что когда-то было ей подвластно.

— Я предпочитаю думать, что это её зовут, как меня, — отрезает Алина жёстче, чем хотела бы. Наверное.

Ярен примирительно поднимает между ними руки.

— Если вам охота поругаться, идите и поваляйтесь в грязи. Солдатам тоже нужно зрелище.

— Куда будет занятнее, если мы изваляем там тебя, — отбивает Бьянка, прочёсывая волосы пальцами и наспех заплетая их в косу. Ярен закатывает глаза.

Верно. Они не враги. Алина выдыхает, расслабляя тиски из напряжения, а едкая злость перестаёт пузыриться внутренними волдырями. Враги там, за пределами лагеря, сжигают их дом.

Она закусывает губу, ощущая на кончике языка затхлую пыль и металл.

— Им придётся подождать нас.

Две пары глаз буравят её лицо в нескрываемом удивлении. Непонимании.

Алина постукивает пальцем по карте.

— Рассредоточим их внимание, а затем ударим с тыла, — взглянув на обоих командиров поочерёдно, она добавляет: — Мы пойдём через Крибирск.

***

Мал погиб спустя четыре дня после свадьбы. Алина знает, что война началась раньше, но тот день — её точка отсчёта. Они должны были достигнуть убежища в первом попавшемся гарнизоне, но угодили в засаду. Не веди их Мал, жертвами стали бы все.

Алина хотела бы забыть эти ужасающие мгновения.

Алина хотела бы забыть, как Мал взглянул на неё в последний раз.

Алина хотела бы забыть, как он не произнёс ничего вслух, только прошептал одно-единственное слово, прежде чем столкнул её в овраг. И тем самым спас жизнь.

«Алина»

Как бы она хотела не думать об этом хотя бы одну секунду. Но даже если получалось, даже если эта хватка на её горле ослабевала, то казалось она снова и снова слышит крик сгорающего заживо Давида.

***

Силуэты вокруг костра похожи на пляшущие тени, какие пламя отбрасывает на стены. Но только никто не пляшет, конечно. В ночи различима только излишне бурная жестикуляция спорящих.

Алина не особо пытается вслушаться, сидя на ящиках поодаль ото всех и сразу — одинокая одиночка, терзаемая грузом вины и нескончаемыми думами. Совсем как когда-то давно, когда единственными её бедами были плохие чертежи и безответность чувств к Малу. И всё же тогда он ухитрялся находить её, как, впрочем, найти мог всё, и разгонял всякую печаль одной только улыбкой.

Ныне сердце Алины не делает кульбиты от радости. И вообще никто не радуется — не громко точно. Слишком удушлив страх, что эта радость может стать последней.

У войны хороший слух.

А у них слишком мало фокусов. У самой Алины их практически нет. Приходится довольствоваться крохами.

Она бездумно поджимает пальцы, и маленькие, дымчатые тени обвиваются вокруг них. Украденная толика. Жалкая цена за то, что пришлось отдать.

«У меня ничего не останется»

Если бы только у неё была сила.

Мал был бы жив. Давид был бы жив. И многие другие, кто пал за эти дни и кто падёт после. Алина бы нырнула на самое дно в сердце творения мира, не взирая на последствия.

Алина бы не позволила им умереть.

Глаза печёт, и в иной раз стоило бы дать стечь этим слезам — немой скорбью по всему утраченному, но совсем рядом раздаются шаги, и Алина спешно утирает лицо рукавом.

Ярен присаживается рядом и вручает ей жестяную кружку, из которой валит пар и пахнет травами.

Алина оторопело моргает.

— Ты мёрзнешь постоянно, — замечает Ярен, смотря прямо перед собой.

— Спасибо.