На большой реке

Быть может, Марьин и не осознавал этого с полной явственностью, но всякий раз, когда ему приходилось приезжать на бюро в горком, у него саднило обидою сердце при виде гудевшей рабочим гомоном приемной Голубкова. Кого-кого только не было здесь! И люди великой стройки, и горожане, и труженики колхозных полей, коммунисты и беспартийные — все они шли сюда охотно и невозбранно со своей нуждой. «Вот электросварщик Волков, а вот сидит вдова того бетоноукладчика, — эти по жилищным вопросам», — опознавал мимоходом товарищ Марьин. И ведь, казалось бы, через него, Марьина, в парткоме строительства они прямее, быстрее могли бы добиться своего, нет, препожаловали зачем-то в горком, на другой берег, за пятнадцать километров, загубив на поездку целый день! Ну что ж, вольному воля!..

И ему невдомек было, что любой из числа строителей уж по одному тому предпочитал прием у секретаря горкома, пусть даже и бесплодный, что здесь никто не оборвет тебя, никто не обрубит твою жалобу угрюмым «Давайте будем этот разговор кончать».

Марьина звонок секретаря горкома нашел на КП правого берега.

— Марьин слушает! — охрипшим от бессонных авральных предпусковых ночей, но все еще гулким басом отозвался он.

— Прости, пожалуйста! — послышался в трубке глуховатый голос Голубкова, перебиваемый разноголосицей телефонной яростной молви и переклички — о количестве самосвалов с бетоном, о намыве плотины, о необходимости срочно дать плюсовую температуру на строительной площадке, где круглосуточно шел монтаж первых агрегатов. — Прости, пожалуйста, знаю, что не ко времени.

— Ну, ну?..

— Партбюро у нас сегодня. В 8.00. Ты вот как нужен!

— Да уж действительно нашел время! — проворчал еще добродушно Марьин. — Повестка какая? Что, что-о? — повысил он голос. — Об Асхате Пылаеве?.. И больше ничего? Шутники вы! — резко бросил он. — В такое время нашли чем заниматься! И еще других отрываете от работы. Ладно. Приеду. Поговорим! — многозначительно закончил он и со звоном опустил трубку на рычажок.

Войдя в простой, но просторный кабинет первого секретаря горкома, Марьин увидел, что уже все в сборе. Пожалуй, больше всего удивило его присутствие Рощина. «И этот не нашел ничего более важного в такие дни!..» — подумал он и, отдуваясь, вытирая платком вспотевший лоб, угрюмо уселся за длинный, покрытый зеленым сукном стол.

Кусищев низким кивком головы молча поздоровался с Марьиным.

Открыл заседание Голубков. Первое слово он предоставил Ивану Упорову.

Слово его было кратким, простым, сдержанно-гневным.

— Судьбе, видно, так угодно было, — закончил он с мрачной усмешкой, — чтобы я своими глазами увидел, до какой степени беспросветного отчаяния способны довести этакого парня, отличного производственника, комсомольца, черствые, заскорузлые душой люди вроде Кусищева! Это случайность, что Галина вошла, а то бы...

Упоров не договорил: его перебил громкой репликой Марьин:

— Таких пареньков из комсомола надо исключать, а не сострадать, не запросы делать по поводу их дикого, позорного поступка.

Что-то посунулся было сказать Кусищев, но его остановил поднятой над столом ладонью Марьин.

— Дай мне сказать! — обратился он к секретарю горкома. Голубков разрешил ему слово.

И, все больше и больше разгорячаясь, по мере того как говорил, Марьин поднялся из-за стола. Словно бы на отчетно-выборном собрании, он развернул перед присутствующими величественную картину бытовых мероприятий на гидроузле, включая и жилищное строительство и впрямь грандиозное, и строительство учебного комбината, и дворцов культуры и клубов, и хлебозаводов, и стадионов, и, наконец, даже яхт-клуба.

— Безмерна у нас, на великой всенародной стройке, забота о благоденствии, образовании, о культурном досуге нашей советской молодежи. Кто посмеет сказать, что нет? И это к тысячам и тысячам относится. Ибо мы тысячами ворочаем. О тысячах думаем. А тебе, товарищ Упоров, свет в окошке — Пылаев! Ты зря это затеял. Я бы постыдился на твоем месте из-за этого единственного в конце концов случая... Да ничего ведь и не случилось. Подымать такую бузу, бить тревогу, отрывать столько руководящих работников с их постов в эти предпусковые, грозные, да, именно грозные дни!..

И, закончив этими словами, Марьин обвел рукою всех присутствующих и тяжело опустился в кресло.

Говоря свою речь, он с внутренним удовлетворением отметил про себя, что вначале слушавший его без особого внимания Рощин в конце его речи, когда началось перечисление всего основного, что сделано было по быту и в особенности для молодежи, проникся вдруг каким-то особым вниманием к его словам и даже несколько раз склонил голову, как бы подтверждая.

Поэтому Марьин был очень доволен, когда сразу вслед за ним слово взял начальник строительства.

— Слушал я тебя, дорогой товарищ Марьин, и — прости за правду — пришел к тяжелому для меня выводу, что слово твое было сказано без чувства партийной ответственности. Постой, постой! Я тебя слушал — не перебивал! Мы — на бюро!

Марьин смолчал.