На бурных перекатах

– Это ведь только сильному по плечу, – баюкает, ублажает гордыню. – Пускай видят, что не одним ты с ними миром мазан. Ты – индивидуум, сверхчеловек, а они – сброд, толпа. Разве понять черни душу рыцаря?

Это ж тебя на понт берут, на жалость давят, что, мол, раскаешься, и все простится. Ложь! Они норовят затянуть тебя в свои сети. Недаром сектой-то называют их. Но просчитались. Не по зубам ты им, потому что – кремень».

– Да, да, кремень-ремень, – бездумно повторил Антон и тут же похолодел от мелькнувшей догадки: – Ремень? – Вспомнилось, как ни с того, ни с сего переменился тогда Гурьян и сам напросился похоронить Ксению. Причем отказался от помощи. – Неужели...

– Не думай ни о чем, – торопит советник. – И не вспоминай. Что было, то быльем поросло. Давай, за все грехи разом, а? Давай!

– А если это она? – почти обезумел Бузыкин.

– Да ты на руки-то свои взгляни, – визжит советник. – Взгляни, взгляни. Где тебе – она? Ими ты собственноручно отправил ее к праотцам. Ну, чего куксишься-то? Сто бед – один ответ. Шутка ли – девку удушил! Петля – твое спасение.

Бузыкин в ужасе поднес руки к лицу, и зарывшись в ладони, уронил голову на стол. И будто из той далекой поры донесся до него тот последний ее зов к Богу: «Господи, прости несчастного, ибо не знает, что творит!» Она молилась за него! И он слышал это. О-о-о!

И рвется из груди протяжный стон:

– Го-осподи-и! Пошто загубил душу невинную? Христос, как замолить мне этот грех?

И вдруг почувствовал, как освобождается душа от той липкой субстанции, но сам советник сгруппировался на диване и бормочет:

– Грех не замолишь. А уж тем более, если это она. Все – ложь.

– Не-е, не ложь, – распрямляется Бузыкин и тянется к Библии: – Она это или не она, скоро узнаю. Но она сказала, что Бог любит грешника и желает его спасения, несмотря на прошлое. – Антон торопливо листает и открывает книгу на закладке, где карандашом подчеркнуто: «Непрестанно молитесь!» – Вот! – торжествует он так, будто отыскал драгоценный клад. – Вот мое спасение. А ты... ты моя погибель. Ты мне всю жизнь... Щас я с тобой за все рассчитаюсь.

Крутнув веревку, он швырнул ее на диван, пытаясь заарканить собеседника, и лишь теперь видит, что в комнате никого нет. А может, и не было? Очередная его галюцинация? Но конец веревки в руке удостоверяет: он только что говорил со своим «попечителем», и тот растворился в пространстве, стоило ему призвать имя Христа. И в немом благоговении опускается на колени неистовый гонитель церкви, повторяя без устали: «Господи, прости!»