На бурных перекатах

– Что, басурман, судьбу колдуешь? – с усмешкой замечает один из конвоиров. – Теперь, колдуй-не колдуй, дорога тебе одна.

– Дорог всегда много, – угрюмо смотрит он себе под ноги. – Надо только успеть на свою.

– Тебе успеется, – жестко встревает другой. – Твою никто не займет. И не дорога она, а дорожка накатанная. Ты по ней и докатился. Жалко только, не отдадут тебя на суд народу, а то бы...

– Разговорчики! – лениво прерывает их старший наряда, не дав узнать Антону последствий народного суда. – Сколько раз напоминать?

Разговор с подследственным запрещен по уставу, и за всю оставшуюся часть пути они не произносят больше ни слова.

Камера столичной тюрьмы понравилась Бузыкину до такой степени, что его жизненный тонус слегка повысился. После месячного пребывания в затхлых, вонючих казематах районки он почувствовал себя, как на курорте. А совсем неплохой обед, поданный ему в камеру, настроил на минорный лад. Он вытянулся на железной кровати и, чуть прикрыв глаза, продолжил анализировать ситуацию.

Конечно, он сильно прокололся с этим моряком.

Но что толку теперь оправдывать себя? Вопрос в том, насторожит ли это Лукина, или он не придаст значения слабине Антона. Может быть, и спишет на подавленное его психическое состояние. Вид-то молодого, цветущего парня без ног действительно кого угодно лишит равновесия. Как бы то ни было, а с трудом приобретенное им тут какое-никакое, но все же спокойствие улетучилось. Опять нервы на пределе: вдруг да начнет этот дотошный следак копаться в том его прошлом. Правда, он один раз уже копался, но как-то обошлось: не всплыла тогда его связь с Шклабадой. При этой мысли его так и подбросило на койке. Чего это он так разволновался? Даже если Лукин о чем-то и догадался, догадку к делу не пришьешь. И раз уж Антона перевели в тюрьму, значит, майор закончил следствие и сдал дела. Он даже повеселел.

Больше всего он боялся именно этого майора – шибко въедливый, обстоятельный. С ним лучше не лукавить – видит насквозь. И все равно, прикинувшись овечкой, он его перехитрил. А что до моряка, так тот ведь ни сном ни духом не знает, кто он есть на самом деле. Детдомовец с полутора лет, там он обрел и имя, и фамилию, как читали они с Пряхиным в его документах. Своей-то он не помнит и не может помнить.