На день погребения моего (ЛП)

 Сорок лет спустя они нырнули в Глубинную Германию, в фольклорные сны Шварцвальда, где, как говорили, хватило бы места для сотен тысяч войск и вдесятеро большего количества эльфов, Кит и Яшмин заметили, что пытаются как можно больше времени проводить в поезде. В Геттингене, по крайней мере, оставалось чувство связи, пусть и слабой, с остальной Европой. Но по мере их продвижения на юг согласные становились всё более размытыми, оставалось всё меньше поводов для использования рационального ума — вместо этого повсюду были пещеры эльфов, замки театрально громоздились на горных вершинах, к которым не было никакого видимого доступа, поселянки в традиционных дирндлях и особых зеленых шляпах, готические церкви, готические пивоварни, тени с подвижными хвостами и машущими крыльями кружились на дне долин.

 — Наверное, мне надо выпить, — сказал Кит. — Шнапс или что-то вроде этого. Ты будешь, моя горлица?

 — Еще хоть раз назовешь меня так при людях, — спокойно предупредила она, — и я ударю тебя предметом мебели.

   Пассажиры были очарованы.

 — Ну разве они не милые, — замечали жены, а мужья благословляли их дымом трубок.

 На Центральном Вокзале Франкфурта, самой большой железнодорожной станции Германии, в этих краях известной как «Чудо архитектуры на Поле Виселиц», ресторан, кажется, дышал с опаской, словно еще не оправился от происшествия в стиле Вагнера, имевшего место пять или шесть лет назад, когда отказали тормоза локомотива «Восточного Экспресса», поезд сошел с рельсов и врезался в ресторан среди мраморных колонн, люстр и болтающих гостей — очередное вторжение в буржуазный покой наряду с обрушением Кампаниле в Венеции и крыши вокзала Чаринг-Кросс за год до того, несмертельными эквивалентами анархистской бомбы, хотя некоторые были уверены, что цель у этих происшествий была аналогичная.

Киту и Яшмин это казалось больше похожим на месть Глубинной Германии современному веку пара. Они покупали сэндвичи в буфетах и старались держаться поближе к поезду, с возрастающим отчаянием держась за механизмы транспорта, но их охватывала апатия, густая, как солидол, всё вокруг захватил бесстыдный немецкий примитивизм. Швейцария появилась как раз вовремя, явилась им, как лаймовый сорбет после тяжелого рациона жареных уток и ассорти блюд из гуся.

На могиле Римана она сняла шляпу и стояла, склонив голову, позволяя горному ветру делать всё, что он пожелает, с ее волосами.

 — Нет, — словно отвечая голосу, это предложившему. — Думаю, я не должна плакать.

Кит ждал, спрятав руки в карманы, из уважения к охватившим ее чувствам, каковы бы они ни были.

 — В России, когда я была ребенком, — спустя некоторое время продолжила Яшмин, — я не должна это помнить, но помню — скитальцы, одичалые люди приходили к дверям нашего дома в поисках убежища, словно имели право на него рассчитывать.

Их называли «странники» — когда-то они вели повседневную жизнь обычных людей, у них были семьи и работы, дома, полные мебели, детских игрушек, кухонной утвари и одежды — всех этих скреп домашнего быта. Потом в один прекрасный день они просто переродились — вышли за дверь и покинули всё это, ушли, что бы их ни удерживало — история, любовь, предательства, прощенные или нет, имущество — ничто не имело значения, у них больше не было ответственности перед миром, не говоря уж о Царе, только Господь мог предъявлять им требования, они были преданы только Богу. В моем маленьком городке, говорили, что и по всей России, семьи выкапывали тайные комнаты под своими домами, в которых эти люди могли отдохнуть от странствий. Правительство боялось их больше, чем Социал-Демократов, больше, чем бомбометателей.

 — Они очень опасны, — уверял нас папа, мы знали, что он не имеет в виду «опасны для нас», также мы знали, что наш долг — помогать им в их походе. В их священной миссии. Даже когда они находились под нашим домом, мы спали столь же спокойно, как всегда. Возможно, даже еще спокойнее. Мы рассказывали друг другу истории о них, посланниках из какой-то таинственной очень далекой страны, они не могут вернуться на родину, потому что обратный путь скрыт. Они были вынуждены бродить по миру, чьи уловки и мелодрамы, кровь и желание мы уже начали ощущать, вероятно, не искали ничего, что можно назвать по имени, просто бродили. Люди называли их «подпольщиками», жителями подземелья. Настилы, прежде казавшиеся твердыми и простыми, превратились в покров потустороннего мира. Мы даже не заметили, когда поняли суть странников.

У Кита произошло одно из тех внелогических озарений, которые более свойственны математическим трудам.

  — Так что отъезд из Геттингена...