На день погребения моего (ЛП)

Потом Скарсдейл очень удивился, увидев Фоули кутящим на набережной, кружась и кружась не с кем иным, как с тремя молодыми женщинами, в компании какого-то местного маньяка с аккордеоном. Время от времени еще и взрывались петарды.

 —  Фоули, что, черт возьми, происходит?

  — Танцуем тарантеллу, — ответил запыхавшийся Фоули.

  —  Зачем?

  — Празднуем. Просто счастливы, что они до вас не добрались.

   Если Скарсдейл и заметил ударение на слове «они», не подал виду.

 — Откуда, черт побери, взялись все эти пистольерос? — повторял Риф, словно какую-то молитву после поражения.

—  Их наняли на вечер, — сказала Далли. — И перекупить их было невозможно, учитывая, сколько ваш мистер Вайб им заплатил.

 — Почему никто ничего не сказал? — спросил Риф скорее с досадой, чем с грустью.

 — Я говорила, ты просто не хотел об этом слышать. Все остальные на этой улице calli знали.

 — Мы рассчитывали, что это просто будут дополнительные помощники, — сказал Кит, — и что их будет не так много. Нам просто повезло, что удалось удрать, мы могли оказаться в такой же ситуации.

 —  Тот парень точно не смог удрать, — Риф бросил грозный взгляд на брата. — Прости, Далия.

Она была потрясена больше, чем ей того хотелось бы. Кажется, годы прошли с тех пор, как она зашла к Танкреди посмотреть его картины. Она знала о почти нейронной природе творчества, которого больше не будет, раскаянии и ужасе от того, частью чего она почти была, и, что хуже всего, о постыдном чувстве облегчения из-за того, что она еще жива. Они могли никогда не стать любовниками, но разве не должны были дать им немного времени, чтобы они смогли выяснить? Он был благородным мальчиком, как все эти чертовы художники —  они слишком благородны для мира, даже для того материального мира, грехи которого пытаются искупить одним маленьким прямоугольником на холсте.

—  Я должна была заметить, что назревает, — сказала Далли. — Кто-то на него донес. Этот паршивый город, тысяча лет крысятничанья перед законом.

 —  Я мог хотя бы посоветовать ему быть осторожнее, — промямлил Кит.

—  Послушайте, дети, — сказал Кит, бросая вещи в чемодан, —  когда изобретут машину времени, мы купим билеты, запрыгнем в нее, вернемся в прошлую ночь, и всё будет в порядке. А тем временем старый удав будет где-то там наслаждаться жизнью любимчика фортуны, и никто не скажет, когда мы получим возможность совершить еще один выстрел. Если вообще такая возможность будет. Я уж точно не знаю, сколько мы будем продолжать это дело, — он вышел за дверь, и они услышали его шаги на лестнице.

—  Ну, я как раз рада, что этого не произошло, —  тихо сказала она. — Один мертвец — и так слишком много.

Она подняла глаза на Кита, на ее лице читалось: «Один мертвец, один, собравшийся отправиться в изгнание».

Кит прервал свои попытки маскировки, в основном заключавшиеся во втирании сапожной ваксы в волосы.

  —  Я держу слово, Далия.

Она кивнула, продолжала кивать, зная, что потом будет достаточно времени, чтобы расплакаться.

  — Ты ведь знаешь, если бы была хоть какая-то возможность остаться...

 —  Ее нет. Тебе не нужно мое разрешение.

— Вайб видел меня на месте происшествия. Если он не понял этого сразу, теперь понимает, а человек его сорта такое просто так не оставит.

  —  Значит, тебе пора взять ноги в руки, не хочу, чтобы ты закончил так же.

Хотя Кит никогда не видел особого смысла в Венеции, она казалась почти нормальной в сравнении с тем местом, куда он направлялся. Далли понимала его душевное состояние: «Здесь это называют bagonghi, когда ты хаотично бродишь, пошатываясь, как цирковой клоун». Он пошел спать, потом проснулся, потому что ему приснился драматический образ Вайба, глядевшего на него безо всякой пощады, с самого начала точно знавшего, где он стоял на берегу маленького канала, пока вокруг них кружились ассасины с поденной оплатой, словно личные преторианцы Времени встали на его защиту. Розовая улыбка, улыбка епископа на картине, в раме лица, которое обычно никогда не улыбается, улыбка, которую вы предпочли бы никогда не видеть, потому что она предвещает неприятности.

Наверное, это был еще и несомненный момент, если таковой можно было выделить, исключения Кита из того, что в Йеле называли «будущим» — перекрытие любых путей к успеху или хотя бы буржуазному комфорту, находившемуся под контролем Скарсдейла Вайба. Кит точно не знал, насколько он вообще этого хотел, но сейчас не было даже выбора. Странники из рассказа Яшмин полностью вверили себя в руки Господа и Таинственной Смерти, но, насколько Кит мог видеть, это его путешествие было не во имя Бога, не во имя Яшмин, которая, несомненно, была любовью чьей-то жизни, но не Кита, больше даже не во имя Векторизма — возможно, это было не что иное, как простое бегство для спасения его стремительно терявшей цену задницы.

Они могли представлять себе не требующий усилий отъезд, но, как оказалось, братья не учли того, что можно было бы назвать отношениями привязанности. Словно перестрелка в Палаццо подействовала на Рифа, теперь он погрузился в мрачное настроение.