На дне омута (СИ)

Дьюар вновь ощутил липкую, холодную, как лягушачья кожа, вину, что преследовала его на всем пути к башне и после. Буравили затылок колючие взгляды орденских ищеек, прекрасно знающих, что Совет под страхом смерти вынудил его отречься от наставника. Они не скрывали своего презрения, наоборот, при каждом случае стремились напомнить о нем, вслух утверждая, что тот, кто предал однажды, попытается предать снова — теперь уже их. Каждый всплеск магии от оставленных Дэрейном “посланий” сопровождался жгучим подозрением, каждый поворот тропы — сердитым шипением и тычками в спину. А хуже всего делало ожидание — ожидание встречи с наставником.

— Он, несомненно, заслужил свой приговор… Даже того, о чем я точно знал, хватило бы с лихвой: он прибегал к таким ритуалам, что требуют безвременной смерти людей, и мог целую деревню оставить на погибель только потому, что некому было заплатить ему достаточную цену за спасение. Он не хотел служить смерти, как любой некромант — он пытался подчинить ее своим целям. Я не желал ему такого конца, но и просто в стороне было уже не остаться. Ведь я знал о его делах больше любого, видел, как он приносил жертвы и кого призывал, даже помогал в подготовке ритуалов. Всего этого более чем достаточно, чтобы разделить участь…

Даже для собственного слуха подобные оправдания звучали ничтожно и жалко. Дьюар не решался поднять взгляд на Акилу и все смотрел на кровь, засохшую бурой кляксой посреди стола когда-то очень давно. Более убедительных слов никак не находилось, но они оказались вдруг и не нужны.

— Так ты был здесь, когда все случилось? — с горьким сожалением спросил Акила. — Видел?..

— Нет. Я струсил. Когда мы были уже совсем рядом и вот-вот должны были встретиться с ним, у меня не хватило духу, и я просто сбежал. Мастер Горан, который командовал ищейками, отпустил меня, чтобы я не путался под ногами.

Мрачное и неласковое болото пуще иного путало дорогу. Когда столкнулись орденские и хозяйствующий здесь некромант, духи словно взбесились. Растеряв всякий покой и порядок, огоньки больше не указывали, куда идти, а наоборот — только сбивали. Дьюар не мог слышать или видеть того, что происходило у башни, но он чувствовал отголоски силы, буйствующей там. Темную, вязкую и мутную силу наставника он узнавал без труда — она походила на зацветшую воду болота, в которой плавает мертвечина. Ей противостояла сухая и жаркая, как огонь на березовых поленьях — не иначе, как вслед за ищейками подоспели боевые огневики, но на сырых болотах их огонь не имел истинной силы, и от того борьба затягивалась.

В городе, в дне пути через болото, его ждал конь и уже составленный маршрут, с которого пришлось сойти из-за настойчивого “приглашения” Совета, ждало продолжение его прерванного путешествия. Но Дьюар медлил, ждал, когда все закончится, наблюдал за тревожно мечущимися духами и сам ощущал те же самые надрывно пульсирующие в груди отголоски чужой боли. Ему не было нужды спрашивать, чем все закончилось — смерть ощущалась ярче, чем когда-либо прежде, словно сама Извечная Госпожа ступила на бренную землю. Гибели ищеек, в большинстве своем обладающих слишком слабым даром, почти не ощущалось в общей какофонии. Потухшие души огневиков оставили черный жирный след, как от едва тлеющих головней, расчертили ауру болота угольными полосами. Смерть некроманта обернулась мощным смерчем, спрутом, раскинувшим щупальца и обращающим в прах все, до чего способен дотянуться, кляксой тьмы, затмевающей белый день…

Он помнил, как сейчас, тот страх. Ослепляющий ужас оказавшегося на дне трясины, паническое желание исчезнуть, спрятаться, как если бы можно было спрятаться от самой Извечной. Оглушающую тишину в ушах, которая воцарилась, когда замолкли все птицы и звери, даже сам ветер стих и перестал шуршать листвой. Оцепенение, что навевало замершее в ожидании болото…

— Когда я решился приблизиться к башне, все уже давно закончилось, остатки орденского отряда ушли, прихватив с собою мертвых. К тому времени я уже год жил сам по себе, практически не поддерживая связи с бывшим наставником, и уж тем более не испытывал к нему нежной привязанности после того, как он со мной обращался в детстве… Но в первые мгновения я пожалел, что пошел на поводу у ордена. Мне сделалось так жутко, что я не смог заставить себя пройти дальше порога, смешно и странно, ведь я даже не знал, чего именно боялся — тут не осталось никого, живого или не-мертвого.

— В страхе нет ничего постыдного. Иногда мне кажется, что если человек ничего не боится, то он скорее глуп, чем храбр.