На дорогах Афганистана

Я производил наладку оборудования под грустное пение четырех сидящих рядом со мной солдат. Много труда вложили мы в изготовление деревянных форм. Все приходилось делать собственными руками. Я показывал, как надо укреплять формы между вбитыми в землю колышками. Больше всего энергии я потратил на то, чтобы заставить солдат смотреть за бетоном. Под палящими лучами солнца бетон очень быстро застывал, трескался и расслаивался. Нужно было постоянно поливать его водой, чего мои весьма сообразительные в других отношениях подопечные никак не хотели понять. Как только я отходил, они прекращали поливку.

Я обращался к ним с пламенными речами, привлекая весь свой убогий запас слов на дари. Раим, который все время находился слева от меня, переводил каждое мое обращение на правильный дари, а потом уже от своего имени метал громы и молнии на слушающих его с улыбкой солдат. Энтузиазм и эрудиция моего маленького шофера мало волновали не обремененную заботами аудиторию. Зато немедленный результат дала апелляция к командиру части. Производство плит наладилось. Несколько дней я не слышал пения, и во взглядах, которыми меня встречали, не было даже тени прежнего мальчишеского юмора.

Значительно проще удалось наладить производство на «бетонном заводе», штат которого состоял из десяти вооруженных лопатами молодцов. Размеренными движениями они перекладывали бетон — сначала сухой, потом мокрый — из одной кучи в другую. Всех очень забавляло, что в конце концов бетон оказывался замешанным.

Местный солдат — это еще одна тема для разговора. Трудно поверить, что на время военной службы эти люди меняют свой характер, душевный склад, наклонности. Каждая провинность карается продлением срока службы. Мне приходилось встречать солдат, которые прослужили в армии уже больше десяти лет и которым все еще предстояло несколько лет службы.

В афганской армии обязательно слепое, безоговорочное подчинение. Если приказано что-либо сторожить — солдат будет стоять на страже, даже умирая от голода, холода или жары.

Когда мы ехали в Каттаган, все наше движимое имущество было погружено на грузовик, а на самый верх посажен какой-то солдат.

Зыгмунт хотел ехать вслед за грузовиком, чтобы, как говорится, не упускать его из виду, но Саид заверил, что вещи под надежным присмотром. В ответ Зыгмунт позволил себе усомниться в честности сторожа.

— Что вы говорите, да ведь это же солдат! — возмутился Саид.

Из его заявления следовало, что до службы в армии можно быть кем угодно — негодяем, разбойником, убийцей; но стоит лишь надеть военный мундир, как новоявленный солдат становится воплощением добродетелей.

У нас уже стало привычкой заезжать в военный лагерь пообедать после осмотра северного участка дороги. Раим сразу направлялся на кухню, я — в палатку коменданта.

Комендат, высокий, плотный, очень смуглый пуштун, в чине полковника. Лицо у него какое-то необычное, и временами оно кажется даже страшным. Мне особенно запомнилось, как однажды он отчитывал кого-то из молодых офицеров. Голубоватые белки его глаз блестели, и без того удлиненное лицо от ярости вытянулось еще больше. Коротко остриженные, с проседью волосы ощетинились…

Я не из пугливых, но в ту минуту мне хотелось быть подальше от этого человека.

С инженерами и переводчиками комендант был очень добр; случалось даже, беседовал о жизни. Нам предоставлялось право вести учет земляных работ, а следовательно, и определять количество необходимого нам бензина, покрышек для «газика» и запасных частей. Комендант журил меня за каждый пропущенный обед, который полагался нам по установленному порядку.

Проблему обеда решал, как правило, Раим. Когда я предлагал ему не заезжать в лагерь, у него сразу же кончался бензин или масло (горючим он заправлялся в части). Раим останавливал машину и спокойно ждал моего решения, оставаясь всегда в выигрыше.

Однажды полковник устроил прием. Помимо меня и коменданта за столом сидели майор, два капитана и три молодых поручика. Майор неплохо знал английский и время от времени выполнял функции моего переводчика, хотя я и старался по мере сил ограничиваться беседой на дари.

Было два часа дня. Легкое дуновение ветра, подхватывающего холодные испарения с политой ординарцем земли, несколько смягчало июльскую жару. Разговор перед обедом не клеился.

Не торопясь, мы покончили с офицерским пловом. Неожиданно майор крикнул:

— Хабардар! Берегись! — а потом тихо, почти не разжимая губ процедил: — Гундал.

В мгновение ока мы превратились в восемь застывших изваяний. Непонятная зловещая и таинственная опасность нависла над каждым из нас. В голове возникали тысячи догадок. Гундал. Что это может означать? Но прежде чем я успел до чего-либо додуматься, худенький молодой поручик внезапно сорвался со стула. Он сделал несколько движений, напоминая боксера в момент обороны; его слегка расставленные ноги напряглись, словно две пружины. Он прыгал то вперед, то назад, то в сторону… Мне казалось, что я наблюдаю какой-то дьявольский танец. Все присутствующие замерли на своих местах. Слышно было лишь тяжелое, учащенное дыхание.