На дорогах Афганистана

Неожиданно появился Ашраф. Он был взволнован. Начал что-то быстро говорить мне, указывая рукой на погруженный в темноту сераль. В его речи я различал часто повторяющееся слово «джанг», что означает «борьба», «битва». У меня не было ни малейшего желания сражаться. Чего он, собственно, хочет?

Ашраф распахнул дверцу машины, взял меня за руку и потянул к себе, не переставая говорить. Глаза у него сверкали, серебряное колечко поблескивало из-под чалмы.

Я позволил-таки извлечь себя из машины и нерешительно последовал за моим разгоряченным проводником. Мы уже почти скрылись среди домов, как вдруг Ашраф приложил палец к губам, давая понять, что следует молчать.

Я подумал, не вернуться ли назад, но любопытство одержало верх. Мы продвигались вперед почти в полной темноте. Слабый свет звезд и едва восходящего месяца выхватывал из мрака причудливые очертания домов, сараев, деревьев. Мы пересекли обширный двор и вошли в узкий переулок. Моей путеводной звездой была белая чалма Ашрафа.

Пройдя несколько поворотов, мы услышали приглушенный говор. Монотонное бормотание прерывали отдельные выкрики. У меня создалось впечатление, будто мы приближаемся к месту какого-то конспиративного собрания. Наконец я увидел освещенную деревянную стену сарая, по которой беспокойно двигались человеческие тени. Общую картину заслонял лишь темный угол последнего строения. Шум становился все сильнее.

Ашраф сделал мне знак не двигаться дальше. Из-за его плеча я увидел небольшую площадку, освещенную керосиновыми лампами. Посредине — свободный круг диаметром в несколько шагов, остальное пространство сплошь занято сидящими и стоящими людьми. За ними всадники на конях, а в центре дерутся петухи. Их силуэты так и мелькают между головами в чалмах.

Я пригляделся повнимательнее. Зрителями были каттаганцы, которых я не знал. В служебных учреждениях, на базаре, в гостинице или в домашней обстановке они всегда спокойны, с неизменной улыбкой на лице, как будто полусонные — их безразличие ко всему на свете даже раздражало меня. Здесь они выглядели совсем иначе.

Желтый свет ламп освещал возбужденные лица. По безотчетным, нервозным движениям людей можно было проследить за ходом петушиного боя. С губ срывались слова восторга или отчаяния. Глаза блестели, пот мелким бисером покрывал лбы.

Самое большое впечатление производили кочевники, особенно те, конные. Их можно было узнать по красным рубахам и шароварам.

Взлохмаченные от волнения бороды, беспокойные руки, натягивающие удила. Неясные силуэты всадников то исчезали в темноте, то появлялись вновь в ярком, красноватом блеске ламп.

Ашраф исчез в толпе, видимо забыв о своих обязанностях. Сам того не замечая, я начал приближаться к полю битвы. Проскочил между двумя гарцующими конями и выглянул из-за спины какого-то великана.

Здешние боевые петухи мало похожи на наших изнеженных обладателей куриных гаремов. По величине они почти вдвое превосходят тех, что у нас считаются образцом дородности. Длинные жилистые ноги толщиной с большой палец мужской руки вооружены когтями, которые были бы под стать орлу или ястребу. Мощный искривленный клюв, рваный гребень, вздыбившиеся перья на выщипанной местами шее — все это скорее напоминает дикого хищника, нежели почтенную домашнюю птицу.

Несколько месяцев спустя один из таких хищников напал на меня. Я едва успел увернуться от удара его мощного клюва. В пылу битвы такой боец может вырвать кусок мяса толщиной в два пальца.

На арене начинался новый бой. Петухи: один — черный с белым хвостом, другой — красный, — заняли исходные позиции: неподвижно застывшие головы, горящие глаза, гребни на расстоянии ладони один от другого… Вдруг враги разом отскочили друг от друга и тут же бросились в атаку. Звук от удара мощных клювов утонул в возбужденном шуме толпы. В воздух полетели перья. Первые капли крови упали на землю. Теперь я мог различить среди зрителей владельцев дерущихся петухов. Черная чалма, орлиный нос. Воспаленный рот с тонкими, вытянутыми вперед, почти на самое поле боя, губами выкрикивает «джанг, джанг», подбадривая красного петуха. Бородатый, обвешанный амулетами кочевник в первом ряду то и дело хочет броситься вслед за белым хвостом.

Несколько подскоков, и петухи вновь неподвижны. Проходят минуты, приближенные одна к другой головы начинают синхронно подниматься и опускаться. И вот уже шеи петухов предельно вытянуты. Пурпурные гребни застыли поверх голов зрителей.

Реакция публики стала иной — удивленной и обеспокоенной.

Постепенно, сантиметр за сантиметром, клюв черного петуха отодвигается от клюва противника. Красный петух неподвижен. Беспокойство публики возрастает. Белый хвост делает полуоборот. Видимо предпочтя мир кровопролитию, пацифист медленно и как-то боком покидает поле битвы. В «зрительном зале» гул разочарования.

Владельцы скомпрометировавших себя бойцов вскакивают с мест. Размахивая кулаками над головами своих питомцев, они громко ругаются. Слышатся смех, шутки.