На дорогах Афганистана

Вернемся, однако, к рождеству в Баглане.

Опустились сумерки, и дрожащее пламя специально привезенных из Варшавы елочных свечей осветило белые стены комнаты, примитивную, сбитую из досок мебель, лица, склоненные над скатертью. Подарки, пожелания… В этот вечер нам было безразлично, находимся ли мы у подножия Гиндукуша или в тихой квартире в Горохове[25].

В первый день праздников мы обедали у Гумелей. После десерта раздался стук в дверь.

— Это, наверное, Янош, — сказал хозяин.

Хозяйка пошла открыть дверь и через минуту (ввела в комнату толстого пожилого человека, одетого в бедный европейский костюм.

— Янош, — представила она вновь прибывшего.

После некоторого колебания гость снял с головы каракулевую шапку и несмело подал руку мне, Гумелю, потом Барбаре. Видно было, что он очень смущен. Растерянно оглядывался по сторонам и наконец присел на краешек кресла.

В разговоре венгров мы участия не принимали. Впрочем, он продолжался недолго. Когда странный гость собрался уходить, Гумели понимающе переглянулись. Хозяйка извлекла из шкафа какую-то старую одежду, завязала в аккуратный узелок и вручила толстяку. Тот смущенно поблагодарил, попрощался и вышел.

Теперь можно было расспрашивать без помех, кто этот человек, похожий и на венгра, и на местного жителя. История его звучала несколько романтически.

Во время первой мировой войны он, солдат австро-венгерской армии, попал в плен к русским, а потом бежал в Афганистан. Здесь его приняли со всей теплотой. Молодого венгра покорила красота этого горного края, гостеприимство и душевная щедрость народа. Может, уже тогда сердце его сильно забилось при виде какой-либо афганской красавицы.

Когда война кончилась, Янош вернулся в Венгрию, но ненадолго. Воспоминания о заснеженных горах, лазурном небе и живущих под ним людях действовали на него как магнит. Здесь, на родине, он был всего лишь одним из многих вернувшихся с войны солдат, там, у Гиндукуша, — всеми уважаемой личностью. Прошло два года, и Янош вернулся в гостеприимную страну. Без денег, зарабатывая при случае по пути, часто голодая, долгие месяцы пробирался он на восток, пока не попал в объятия афганских друзей.

Немного образованности и предприимчивости — и европеец в Афганистане того времени мог стать специалистом почти любого профиля. Но этой-то предприимчивости, как выяснилось, недоставало Яношу. К тому же молодость предъявляла свои права, надо было жениться, а жениться на мусульманке мог только мусульманин.

Друзья и губернатор склоняли его к принятию мусульманства.

«Такой хороший человек, а все еще не исповедует истинной веры», — говорили они.

Вскоре Янош принял ислам, получил афганское подданство и женился на дочери одного из приятелей. Стал полноправным местным жителем.

Тут-то и произошел поворот в его карьере. Случилось нечто удивительное, хотя вполне логическое и закономерное. Он попросту перестал быть гостем. Как мусульманин он носил клеймо неофита, для старожилов сделался пришельцем, для карьеристов — конкурентом. Неожиданно выяснилось, что в афганских условиях он безграмотен — едва может подписаться на дари. По мере того как Яноша начинали считать своим, он утрачивал свой ореол. Не будучи специалистом, он стал подвизаться на второстепенных, низкооплачиваемых должностях. Один за другим пошли дети, жена из прекрасного черноокого ангела превратилась в вечно недовольного, ворчливого преследователя.

Но отступления не было, сохранились лишь смутные воспоминания о детстве, проведенном в Венгрии. Узелок со старой одеждой и полчаса волнующего разговора на родном языке — вот и все его рождество. Впрочем, как знать, будь он теперь в равнинной Венгрии, не тосковал ли бы он так же по снежным вершинам Гиндукуша и голубому небу Афганистана?

В Кундузе как будто живет поляк с подобной биографией. Разница лишь в том, что как специалист он весьма хорошо зарабатывает, даже по европейским представлениям. 'К сожалению, мне так и не пришлось познакомиться с ним.

Бронек все не приезжал — возникали технические или формальные препятствия. Из-за суровой погоды дальнейшие работы пришлось отложить. Несмотря на мой отъезд, вопрос о разделении нас на две группы все еще не решился. Судить о причинах мне было трудно.

Через пару дней после праздников я получил известие от Бронека, что работы должны быть возобновлены и мне следует приехать в Айбак, чтобы не заслужить упрека в нерадивости. На следующий же день утром я поехал в Пули-Хумри, а оттуда на попутной машине — в Айбак, пятым в шоферской кабине.

Весь январь и февраль я жил в Айбаке, лишь на четверг и пятницу приезжая в Баглан, где мою семью опекали Гумели. Многочисленные ходатайства о разделении нас на две группы дошли до самого Кабула. Начальник управления общественных работ не появлялся, но из телефонных разговоров следовало, что в принципе он придерживается того же мнения, что и я. При конкретных же переговорах он как-то странно уходил от решения вопроса и давал уклончивые ответы.