На дорогах Афганистана

В простенках между окошечками посетители располагаются семьями. Простыня, расстеленная на мокром полу, позволяла удерживать равновесие. Обнажив свои грешные тела, мы поливали друг друга теплой водой. В ход шли мыло, щетки, губки.

Постепенно мы привыкли к такому мытью и даже стали считать его одним из немногочисленных местных развлечений.

Приезд в Айбак европейских женщин произвел сенсацию. Уже на другой день, возвратившись с работы, мы нашли наших жен крайне взволнованными. Выяснилось, что они пошли на базар — день как раз был торговый, и там их окружила огромная толпа мужчин. Каждый хотел посмотреть вблизи на ханум с неприкрытыми лицами.

— Мне было страшно! — говорила Барбара, и щеки ее пылали.

— К счастью, Исмаил и Муса предвидели нечто подобное и не оставляли нас ни на минуту.

— Ничего не поделаешь, придется надеть чадру, — произнес Бронек таким тоном, что трудно было понять, шутит он или говорит серьезно.

— Еще что! — закричали женщины. — Может, и в гарем нас запрете?

Прошло несколько недель. Как-то раз к пани Елене подошла на улице какая-то старая женщина с поднятой чадрой. Начала что-то выкрикивать, грозить кулаком, с отвращением сплевывать. Подвергшаяся неожиданному нападению Елена вернулась домой со слезами на глазах. Да, хотя перед местными представительницами прекрасного пола и открыта сейчас дорога к равноправию, на ней еще много камней и терний. Предстоит ломать вековые традиции.

На память мне пришел прием, который дал в нашу честь директор сахарного завода в Баглане. Первый прием, на котором должны были присутствовать Жены местных высокопоставленных лиц. Жена директора, одетая по последней парижской моде, сидела на стуле и боялась даже пошевельнуться. Она опустила свои прекрасные черные глаза, и видно было, что женщина с нетерпением ждет окончания приема. Напрасно Барбара и мадам Гумель старались вовлечь ее в разговор. И настоящей трагедией для нее стали танцы, также предусмотренные программой. Несколько свободнее чувствовали себя прочие местные дамы, но лишь потому, что не занимали такого видного положения. Однако о развлечении в нашем понимании этого слова не могло быть и речи. До сих пор мужчины и женщины собирались отдельно. Никто никого не стеснял. Мужья не косились на своих жен, а у тех в свою очередь не возникало соблазна потанцевать с посторонними мужчинами. Зачем все это? Разве плохо жилось до сих пор? Быть может, спустя несколько лет те же женщины или их дочери будут смеяться над прежними обычаями, но теперь многие из них откровенно страдали. Ведь им было неизвестно, не придется ли потом расплачиваться за грехи, проходя через все муки ада.

ЗИМА

Зима наступила как-то сразу с ночными заморозками, сильными ветрами, снежными бурями. Железная печурка пожирала все больше абрикосового дерева, самого дешевого топлива в Афганистане. В задымленной квартире, без света и воды, жить с двумя маленькими детыми становилось все тяжелее. Наш переезд в Баглан откладывался. Вжеснёвский беспомощно разводил руками.

В беседе по телефону с мудиром я получил разрешение переехать в Баглан. Никто, однако, не хотел мне верить. Саид снова позвонил в Мазари-Шариф и объявил, что мудир не дает согласия на наш выезд, ибо это другая провинция, другой полицейский пост, и что, наконец, он, Саид, на котором лежит ответственность за наше здоровье и жизнь, не допустит этого. Лишь мой повторный разговор с мудиром и передача тут же, на месте, телефонной трубки Саиду решили исход дела.

Бальта получил приказ перевезти сначала меня, а потом Бронека в Баглан. Накануне мы погрузили на машину наш скромный багаж, оставив лишь постели на ночь. А утром пошел снег. Крупные, медленно кружащиеся в воздухе хлопья снизили видимость. Бальта неодобрительно покачивал головой, но я все же решил ехать, опасаясь, как бы не поступили новые, противоречащие прежним, инструкции. Нас провожали все обитатели дома. Одни более, другие менее сердечно. Особенно озабочен был Раим.

— Инженер-саиб, — то и дело повторял он, — этот снег от дьявола. Очень нехороший. Не надо ехать сегодня.

— Нет, мы поедем, — упрямо отвечал я.

— Саиб, — просил Раим, — ханум, дети, подумайте. Не надо сегодня.

— Нет! — повторял я тем решительнее, чем большее беспокойство охватывало меня.

Стиснутые в шоферской кабине, как сельди в бочке, мы долго еще махали руками. Сзади, из-под вороха всевозможных покрышек, раздалось «Бурубахайр!» Рамазана, и (молчаливый, как всегда, Бальта включил мотор. Машина тронулась.

Исчезли из виду последние дома и деревья. (Кругом — снежная мгла. Едва заметная, видимо недавно проложенная, колея указывала направление движения. Склонившийся над рулем, напряженно всматривающийся вперед Бальта с нахмуренными «бровями и почти прижатым к стеклу лбом казался мне совсем другим человеком. Не тем спокойным и уверенным в себе, которого я знал прежде. Время от времени он отстранялся от стекла, протирал глаза и тут же принимал прежнее положение.