На дороге стоит – дороги спрашивает

Комсомол, как помнится, имел прямое отношение к переустройству Ледового дворца, и мне по какой-то оперативной надобности посчастливилось оказаться там накануне концерта Ива Монтана… Певец репетицию свою с истинно французской элегантностью превратил в шоу, которое хочется назвать «Как это делается». Проходя на незнакомой сцене заученные, тысячу раз применённые на деле мизансцены, Ив Монтан увязывал всякий раз характер мизансцен, продуманных перемещений в непривычном пространст ве, с звуко-световым решением, комплексным режиссёрским решением взаимодействия сцены и зала. Пел он на этой репетиции мало, только ради достижения эффекта гармонизации всех компонентов воздействия на публику. Синие джинсы, полураспахнутая чёрная рубашка – Ив Монтан артистично, с кажущейся лёгкостью делал завтрашний концерт, а все, кто с упоением наблюдал за ним, кто с замиранием сердца любовался заражающей, влекущей вас за собой энергетикой артиста-художника, кто был восхищён покоряющей рациональностью каждого его указующего жеста в сторону художника по свету, звукооператора, дирижёра оркестра, помощников по сцене, кто сознавал своё пребывание на репетиции Монтана, полутайное – шёл сюда по делу и застрял – чувствовали себя счастливцами, баловнями судьбы.

На концерте, восприняв с достоинством рёв восторженно встретившего его пятитысячного зала, высокий, ладно скроенный Ив Монтан повёл рукой, и публика замерла, будто приготовилась услышать из его уст некое, обращённое именно к ней, слово. И оно прозвучало это слово. «Се си бо». В моём несколько романтизированном переводе с французского первая фраза песни звучит бодро: «Это так – жизнь хороша!» Именно такого слова ждали от него москвичи, и без перевода все всё поняли. Прав Маяковский, влюблённый в Париж, изрекший в порыве чувств:

Я хотел бы
жить
и умереть в Париже,
Если б не было

такой земли —
Москва,

считавший, что тот, кто постоянно радостен и ясен, попросту говоря, глуп. В концерте Ива Монтана прозвучала грустная, печальная и дорогая каждому живому сердцу песня о прощании влюблённых – «Опавшие листья». Тем, кто её помнит, не надо объяснять, какие чувства, чувства, похожие на цветы, по выражению Чехова, вызывала исполненная Ивом Монтаном песня – слёзы на глазах слушателей говорили о многом. Однако перевод «Опавших листьев» пусть достанется и тем, кто не жил в то время.

О, я хотел, чтобы вспомнила ты
Счастье навеки исчезнувших дней.
Ярче для нас расцветали цветы,

Солнца лучи согревали сильней
Осень пришла, листья лежат у порога.
Забыть ничего я не смог.
Я помню и ласки, и каждый упрёк.
Осенние листья ветер унёс с дорог.
Осенние листья унёс он прочь

В тёмную ночь, забвения ночь.
Один я пою в тишине песню,
Что пела ты мне.
Наши сердца в песне сливались.
Я был любим, я был с тобой.
Радостным сном дни нам казались,

Счастливы мы были вдвоём.
Но нас жизни вихрь разлучил,
И я брожу один в тоске.
И волна безжалостно стирает
Влюблённых следы на песке.

Едем мы, друзья, в дальние края

Мои приятели Юрий Полухин и Юрий Сбитнев стали завзятыми сибиряками. Их рассказы и повести о комсомольских стройках регулярно печатались в толстых журналах, по возвращении из долговременных командировок с Братской или Вилюйской ГЭС, с прокладываемой сквозь таёжные урманы – густые тёмнохвойные леса, ель, кедр, пихта – железной дороги Абакан – Тайшет. Помню, как Полухин с блуждающей по его лицу загадочной доброй улыбкой напевая себе под нос: «А дорога моя, как в сказке, сквозь дремучий лежит урман», сидя за уютным столиком в особо почитаемом в ту пору пишущей братией ресторане Центрального дома литераторов, травил байки о таёжных законах и привычках, о медвежьей охоте, о том, как берут из-подо льда на студёном Вилюе нежную, сладкую нельму, как хорош на закуску нельмовый балык. Что и говорить, разогрели Полухин со Сбитневым мой интерес к сибирским просторам дальше некуда. Не нравилось, в общем, мне быть лопоухим слушателем сибирских сказов под коньячок в ресторане ЦДЛ. А вот пространные, захватывающие дух рассуждения друзей-писателей, как «России могущество будет прирастать Сибирью», на вечёрках в деревянном, тёплом, просторном полухинском собственном доме в Измайлове рождали в хорошем смысле зависть: «Чего это я сиднем сижу в Москве?»