На дороге стоит – дороги спрашивает

В ночной кромешной тишине,
Когда покоя жаждет тело,
Бушует музыка во мне,
Врываясь в душу оголтело.
Колотит мозг, волнует зря,
Приманкою очередной мелодии.
Терзание, короче говоря,
Не зная нот, быть музыкантом, вроде бы.
То кантиленное…А то синкоп пожар…

Текущих в бесконечность звуков половодие.

Что в том потоке бред ночной?
Что божий дар?
Что музыка? Что на неё пародия?
Зачем мелодия приходишь ты ко мне?
Чтобы вовек гармонией цвести?
Увы, задача эта не по силам мне.
Мелодия чудесная, прости.

Прежде, чем были написаны эти тревожащие душу строки, я стал предпринимать отчаянные усилия по спасению одной из таких мелодий. Позвонил приятелю, поэту Владимиру Котову:

– Володя, я напою, пока помню, мелодию, а ты её запиши.

– Не могу – надо садиться за инструмент, а жена спит.

– Как же спасти мелодию?

– У тебя, кажется, – шепчет он скрипуче в трубку, – есть магнитофон?

– Был, отдал приятелю на свадьбу, танцевальную музыку играть.

– Это ты зря сделал. Магнитофон, велосипед и жену нельзя отдавать приятелям в прокат – умыкнут, – острит Котов и, довольный этим заёмным юмором в его исполнении, слышу, смеётся. – Насчёт жены, – продолжает тем же шипящим шёпотом, ещё плотнее притиснув мембрану к губам, – это я, не подумавши, сказал. Отдал бы хоть в прокат, хоть навсегда… Отдал бы и вздохнул с облегчением. Об этом завтра при встрече поговорим…

– Что делать-то, Владимир Петрович? Ты чуть что подсел к инструменту и сам поёшь, сам себе аккомпанируешь.

Я, разговорившись, не замечаю того, что Женя проснулась и слушает мой полушёпот, и вот уж я и запел, чтобы поощрить Котова его недавно написанным элегическим стихом:

Нам с тобой опять до встречи далеко.
Нелегко об этом думать, нелегко.
Лист лежит кленовый на моей руке,
Ничего не знает о моей тоске.

Когда ты эту мелодию с тоскою страшненькой пел, почти что рыдал, а пальцы твои уверенно перебирали клавиши пианино…

– Уверенно, говоришь? Но ведь я, знаешь ли, играю по памяти, без нот, как слухач. Нотную грамоту знаю весьма приблизительно. Почти, как и ты. Юра, ты всё же постарайся запомнить твою мелодию. Ко мне днём придёт Пономаренко со своим знаменитым баяном. Глядишь, запишет и исполнит.

Мы забылись, заговорили почти что в полный голос. И тут послышались далеко не сладкозвучный женский возглас:

– Когда-нибудь прекратится это безобразие? – далее из мембраны стали доноситься лишь хрипы, скрежет, тревожащие душу шорохи, послышался звук удара упавшей трубки, а затем короткие гудки отбоя.

В поэме Володи Котова «С тобой вдвоём» настораживала трагическая парадоксальность названия поэмы. Сознаёшь это, когда прочтёшь в один присест всю поэму. Противоречит здравому смыслу умилительное «С тобой вдвоём». Речь-то идёт о том, что происходит, когда оказываются вдвоём два одиночества. Тут не до умиления! Послушайте, какие велись между ними разговоры! Хотя бы взять бы вот эту реплику Татьяны (поэма, эта, очевидно, автобиографична – и то, что Котов в ней Сергей Кратов, а его жена Валентина – Татьяна, подтверждает сие).

Песни замолкли в квартире,
Где кипели годами звеня.
Ты во мне отрицаешь моих друзей,
А ведь это тоже я.

Ревность по всему жизненному, житейскому фронту! Оказывается, всё в нём, и сам он, весь от маковки до пят, должно принадлежать только ей.

Дверь распахнула и ключик
Чуть не выпал из рук.
С кем он?
С одной из лучших её подруг?
Курлычут нежданно-непрошенно.
Маринка? Она хорошая.
Но и она здесь лишняя!…

Искренность этой трудной, тяжкой исповеди, подлинность чувств, весомость слов, потрясают. Она требует от него полного отстранения от всего, что происходит вокруг. Быть хвостиком у жены, разве не ясно – это трагическая безысходность для поэта, существа общественного. Мною страх овладел, когда прочёл в его книжке, как для всех, ничего не скрывая, он сообщает:

Не от скуки задумал я
В чувствах порыться,
В разговорах устав,
деловых и учёных.
Каждый вечер
о теме моей говориться
На последних страницах
в квадратиках чёрных.