На другой день

— Буксует, как поезженный "газик". — И он рассказал, как Абросимов с Горкиным мешают ему наращивать скорости, держат на прежнем уровне весь завод. Заключил с глубоким сожалеющим вздохом: — Отсюда и уверенность моя, что сердится, завидует, фактически ставит личные интересы выше интересов общественных.

— Не то вы говорите, Подольский, — с трудом выслушав его, сказал Павел Иванович, — Абросимов с Горкиным абсолютно правы. Какой смысл нажимать на одни скорости, если они не дают качества? А вот подготовиться, все выверить, тогда, действительно, можно крикнуть: "Гони!".

— Возможно, что я неправ, — смешался Подольский. Получалось опять, как зимой, как в разговоре о заводском профиле, когда заместитель брал верх; после ответа из ЦК он, конечно, злорадствовал, что высмеяли директора за донкиходство… — Все может быть.

— И зависть вы приписали Абросимову без оснований. Я уже не говорю о других необоснованных обвинениях.

— Вы думаете?

— И думать нечего, так оно и есть. А ваше администрирование, ваша практика: любые средства, лишь бы выполнить и перевыполнить план — просто невыносимы для коллектива, для меня в особенности, я тоже несу ответственность за план и завод.

Подольский поспешил замять разговор.

— Возможно, я ошибаюсь, — сказал он, прибирая у себя на столе. — Это лишь подтверждает, что я плохо знаю и дело свое, и народ. Плохо! Не умею войти в душу своего подчиненного. А должен! Кому, как не нам, обстрелянным воинам, находить путь-дорогу к сердцу бойца. А создатель машин — это тот же боец, только трудового фронта. Правда, на том, всамделишнем фронте легче было сдружиться с бойцами: сходил вместе в разведку, навел под обстрелом врага переправу — вот и друзья по гроб, а уж доверия старшему боевому товарищу не меньше, чем родному отцу. — Подольский глубоко вздохнул. Да, Павел Иванович, приятно вспомнить боевое, хорошее, только редко мы вспоминаем его, забывается в спешке будней. Иной раз даже думка острым ножом: а позволительно ли так редко оглядываться назад, мысленно обнимать выживших и преклонять голову перед геройски погибшими… столько их унесла война!

— Где вы ее начинали? — грубо вырвалось у Дружинина, а руки его при неосторожном движении разорвали газету.

Подольский посмотрел на него большими глазами, недоуменно.

— Под Москвой.

— Кончали?

— В ста километрах от Берлина.

— Вы!.. — Но Дружинин сразу же спохватился: ведь доказательств никаких еще нет. Да и будь он тогда, Подольский, виновным, наверно бы не ускользнул из-под стражи, пособников врага контрразведка "Смерш" не щадила. — Вы правильно сказали: прошлого забывать нельзя.

От ледяного взгляда его Подольский поежился и вновь принялся бесцельно перебирать бумаги. Вдруг этот человек прослышал о неприятной истории там? Он тоже, оказывается, был в Польше, шел на Берлин… При мысли об этом у Подольского физически ощутимо дрогнуло сердце. Зачем было пускаться в рискованные рассуждения!

Но Дружинин ничего больше не сказал, попрощался и вышел, и Подольскому постепенно удалось освободиться от охватившей было растерянности. Ничего этот политикан не знает и не может знать! Ну, было дело, таскали в контрразведку, хотели пришить статью, но ведь не доказали, что виноват. И не могли доказать! Борис Александрович положил перед собой дружининский проект приказа и попытался углубиться в чтение.

Появление Людмилы заставило его еще ниже склониться над столом — ко всей истории под Берлином имела какое-то отношение и эта женщина. Но Подольский и теперь пересилил себя, рывком поднялся из-за стола. Что же он, собственноручно убил человека?

— Садитесь, Людмила Ивановна. Вы с чеками?

— Нет, — Людмила прошла к столу и села в мягкое кресло. — У меня к вам, Борис Александрович, просьба.

— Пожалуйста. Вы должны знать, что я для вас сделаю все.

— То, что надо сделать, не для меня. Для одной плохо обеспеченной вдовы по фамилии Ельцова. — И Людмила рассказала, где Ельцова работает, сколько получает зарплаты, как живет со своими Алешей и Толей, насколько трудно ей отремонтировать на свои средства даже маленькую квартиру. — Нам же, большому коллективу, ничего не стоит оказать помощь бедной семье. Это будет честью…

— Простите, Людмила Ивановна, — не дослушал ее Подольский, — но причем тут я, вы и весь наш большой коллектив, если вдова Ельцова не из нашей организации?

— Ее организация небольшая, у них там нет даже автомашины, не говоря о специалистах-ремонтниках. Это же учреждение, где только считают и пишут.

— Но почему именно наш завод? Почему я? Кроме того, вы прекрасно знаете, не мне вас учить, что завод не имеет права расходовать на кого бы то ни было копейки из государственных средств. Мы можем оказать разве только… моральную помощь.

— Морально она сама помогает другим. Не нужно Ельцовой и денег, ей требуется помощь работой: подвезти глину, песок, доски, отштукатурить и побелить стены, перестлать и выкрасить пол. Крупные организации города давно помогают семьям погибших фронтовиков, шефствуют над ними. Да неужели наш коллектив…