На грани смерти

— Эта прогулка ему не понравится. А тебя он приметил… Я видел, как ты старался. Ладно, выпьем! За наших хозяев. Дай им бог власть и силу… — залпом он вылил в себя все содержимое стакана и заплетающимся языком продолжал: — Война — наш хлеб! Нет войны — и мы ничто. Понимаешь? Мы немцам нужны, ты да я, пока есть черная, грязная работа, которой они не хотят пачкать свои руки. Золотари мы на этой вонючей свалке, убиваем, пытаем, грабим, сами подыхаем. Теперь все — по законам войны… Но законы меняются. Бывало, и королям снимали головы. Так что потом — если оно вообще будет для нас, это потом… Что ты на меня смотришь? Ах да, я и забыл, в тебе же арийская кровь течет, правда, немного ее, примерно с хороший плевок, но все же арийская… — Он причмокнул толстыми губами и расхохотался. Но тут же прервал свой смех: в дверном проеме появился Нойман, который, судя по виду, еле сдерживал бешенство.

— Возмутительно! Русские свиньи! Топить их надо, топить… — грозился он кому-то, садясь за столик.

От этих слов Полищук поморщился, но ничего не сказал.

К столику мягкой, неслышной походкой подошел хозяин казино.

— Что угодно господину офицеру?

— Угодно закрыть вас на один часик вон там, в вашем туалете, и проверить, насколько вы живучи!

— Господин офицер, сегодня мы специально по этому вопросу вызывали инженера из управления. Он ничего не может сделать. Некому исправить, нет рабочих, а сами мы бессильны, — оправдывался хозяин казино, беспомощно разводя руками.

— Тюрьма забита дармоедами, а починить канализацию некому? — как бы невзначай бросил Петр.

Нойман посмотрел на него с интересом.

— А что? Дать тебе заключенных? А? — спросил он хозяина казино, переходя на ты. — Заплатишь за работу? Сколько человек нужно? Десять, двадцать? — Он тут же вынул из внутреннего кармана блокнот и написал что-то на отдельном листке. Затем протянул записку Полищуку:

— Завтра передай начальнику главной тюрьмы гестапо, пусть даст заключенных. Объяснишь зачем. Выделишь четверых полицейских для охраны. Его назначишь старшим, — ткнул пальцем в Мамонца.

— Если что-нибудь случится — не пощажу…

— У вас не будет повода наказывать меня, господин шеф. Я очень ценю это большое доверие.

— Глупости. Доверия не бывает большого или малого. Можно доверять или нет…

Полищук с Мамонцом вышли из казино на улицу. Нойман еще задержался, чтобы решить какой-то вопрос с хозяином.

— Что, прельстила щедрость господина офицера? — спросил вдруг Полищук, неожиданно твердо держась на ногах. — Твои ставки растут. Смотри, не проиграй. А вообще, не слушай меня. Я пьян.

14

Второй месяц находился Георгий в тюрьме. Он как-то смирился и с допросами, и с пытками. Его организм выработал уже защитные рефлексы. После первых же ударов он терял сознание. Ему давали передышку, и он приходил в себя только в камере, на холодном полу.

Ничего не добившись от Георгия, гестаповцы на время как бы забыли о нем. Он немного окреп. Рана, из которой тюремный врач извлек пулю, зажила. Но не этот перерыв радовал его. Наибольшую радость ему принесла доставленная от друзей записка: «Держись, мы действуем. Коля». Эти слова вселили в Георгия надежду на спасение и веру в себя. Надо было продержаться еще немного, пока на воле искали пути к его спасению.

И вот снова допрос. И снова безрезультатный.

Карл Пютц в конце концов усомнился, знает ли этот человек что-либо о подполье.

— А фамилии хоть чьи-нибудь ты можешь назвать? Фамилии, адреса?

— Я эти края совершенно не знаю: ни адресов, ни людей. На квартирах никогда не был. Могу опознать тех, кого встречал. Покажите мне их. А фамилий не знаю… От меня требовалось прийти на встречу, назвать пароль и передать человеку, который на него ответит, записку, конверт или портфель…

— А если покажем, опознаешь?

— Я же сказал…

— Может, он правду говорит? — засомневались гестаповцы. — Тупой исполнитель чьей-то воли, и чем меньше он знает, тем он ценнее. В случае провала он не сможет выдать людей, связанных с ним, — ведь он их не знает.

Карл Пютц презрительно оттопырил нижнюю губу, когда ему доложили о результате допросов.

— Если мы с вами и дальше так работать будем, собирая один только мусор, то нечего и думать о том, чтобы выиграть войну.

Георгия на какое-то время опять оставили в покое. Теперь его дергали главным образом для опознания заключенных партизан-подпольщиков. Его больше не пытали, не били, но каждый раз, когда дверь камеры № 27 открывалась и надзиратель выкрикивал имя Грегора Василевского, мозг пронзала мысль о том, что вот подошел и его черед. Несколько десятков шагов по коридору в камеру, где проходят допросы, были хуже самых страшных пыток. Кого он сейчас увидит за массивной дверью? Брата Николая, Домбровского, Грачева?..

Связка ключей загромыхала по массивной железной двери. Надзиратель вошел в камеру, пересчитал заключенных:

— Как жизнь? Все на месте? Кажется, все… Молодцы! Никто не умер? А зря. Все равно вас скоро… всех расстреляют…

За надзирателем стоял какой-то офицер:

— Всем, кого я сейчас назову, идти во двор. Там вам скажут, что делать дальше…