На Калиновом мосту

– Служить тем, кто есть, Сережа, – Калган повернулся к товарищу, и они оказались лицом друг к другу. Калган показал рукой в сторону сквера. – Думаешь это все случайные совпадения? Была «Россия», теперь облезлая тундра со мхами, лишайниками и чахлыми березами… На краю стоим – отступать некуда. Война идет, и победить мы можем только в одном случае: если мечтать перестанем и каждый будет делать свое дело.

– Опять гайки завинтить? Разве люди об этом мечтали?

– О чем мечтали, то и получили. Только теперь ноют, что им попу перестали вытирать и слюнявчик менять.

Калган достал из внутреннего кармана фляжку и сделал большой глоток.

– Они думали, свобода – это на пляже с красивой девкой водку пить. А свобода – это ответственность. Хотя бы за себя. Такая она им не нужна. Правильно Достоевский говорил: невыносима свобода для русского человека. От нее он беситься начинает. Дашь ему свободу, а он ее свяжет, вывернет и обратно тебе изувеченную принесет. Федор Михайлович на Омской каторге много лет просидел. Что такое свобода хорошо знал. Людям свобода не нужна, им нужна вера в сказку. В идею… Пусть даже самую бестолковую.

Они вышли с набережной на что‑то похожее на мост, который дойдя до середины реки, зачем‑то поворачивал обратно.

– Отними у них идею, – продолжал Калган, – напьются, поплачут пьяными слезами и пойдут бить друг друга смертным боем. Потому что  ничего в их жизни высокого и светлого, кроме той идеи, не было. Убери ее и они разнесут страну: камня на камне не оставят. Проходили уже и в семнадцатом, и в девяносто первом. А враги от радости будут потирать потные ладошки и добро наживать.

– Плохо ты думаешь о наших людях…

– Наоборот хорошо, – Калган то ли от выпитого, то ли от каких‑то своих мыслей, повеселел. – Думаешь, они не знают какая у нас власть? Не знают, что все способности чиновников сводятся к умению лизать жопы начальству и правильно делиться наворованным? Знают. Но вот терпят же. Значит, понимают не хуже нас с тобой, что дальше пустота, и отступать некуда.

Они дошли до изгиба этого моста, где он поворачивал над рекой обратно.

– Мост в никуда! Какой идиот это придумал? – удивленно воскликнул Калган. – Если начали, то надо было доделать, а так остановились на полдороге и вернулись.

– Наверное, это смотровая площадка, – сказал Вахромеев.

– Нет, дорогой, это еще один символ. Знаешь в чем сила человека или страны? Сила в твердости и решительности. Если видят, что ты готов пойти да конца, то испугаются встать у тебя на пути. А у нас вон теперь, мосты на полпути обратно поворачивают, – Калган зло стукнул кулаком по перилам. – Кстати, надо узнать, кто его здесь строил.

– Американцы проектировали.

Михаил на мгновение задумался, потом оглянулся на сквер‑пустырь, на Кремль и громко рассмеялся. Потом опять достал фляжку и начал пить из нее большими глотками, сильно задрав голову. Кадык часто ходил вверх вниз, а седые длинные и еще густые волосы трепал ветер. Он допил фляжку до дна и вытер губы рукавом пиджака.

– А в кино говорят, что сила в правде, – сказал Вахромеев, улыбнувшись.

– В кино может быть. А здесь, – Калган поморщился то ли от крепкого коньяка, то ли от мыслей, – здесь правда твоя никому не нужна. Правду никто не любит. Люди ее боятся больше всего на свете. Если бы юродивого Василия Блаженного, – Калган показал на Покровский собор, – царь Иван Грозный не защищал, то его бы тогда на Красной площади лавочники камнями бы забили, как бешеную собаку. Попробуй сейчас вот здесь на набережной сказать людям правду о них самих… Да тебя через пять минут утопят в реке и вздохнут с облегчением. А потом спрячут друг от друга глаза и дальше пойдут. Обманывать друг друга дальше. Кто по мелочи, кто по‑крупному – весь мир на лжи держится. От правды он рассыплется.

– А нужен ли такой мир?

– Нужен, не нужен, а другим он быть не может. Но если ты не слепой и правды не боишься, то ты ее сам найдешь. На месте России пустырь и мосты в никуда… Кто‑то очень любит символы. Иосиф Виссарионович с такими проектировщиками быстро бы разобрался. Он семинаристом был. Поэтому в символах и знаках хорошо разбирался. Но и у него сил маловато оказалось. Поэтому и помер в собственной блевотине. Вот такие дела, Сергей Андреевич.

Они вернулись на набережную и Вахромеев, думая о чем‑то другом, спросил:

– А почему ты так много пьешь?

– Железные гвозди, забитые в юности в мою голову, как арматура долго скрепляли мою жизнь и наполняли ее каким‑то смыслом. Теперь они проржавели и вывалились. И вся конструкция развалилась.

– А водка склеивает опять?

– Водка наполняет новыми иллюзиями, но так как дырок теперь в голове много, то надо постоянно подливать.

Михаил Калган засмеялся и Вахромеев вспомнил его молодым влюбленным курсантом, который лазил через забор части на свидание к своей невесте, а потом по три дня сидел на губе. Они остановились. Калган обернулся на высотку, грустно улыбнулся и, глядя на реку, произнес: