На Калиновом мосту

Он сделал несколько шагов от двери и остановился посреди комнаты. Ему стало неловко за то, что он грубо разговаривает с взрослым  человеком, которого очень уважал. Но Вахромеев, казалось, не обращал на это внимания.

– Думаешь, если мы пару миллионов опять отправим в лагеря, то   придут другие люди: светлые и честные? – генерал встал с кресла. – И в 17‑ом году и в 91‑ом почему‑то не пришли, а наоборот, уехали подальше, – он говорил ровным и спокойным голосом, продолжая смотреть на камин. – Что бы в России не произошло, сколько бы революций не случись, весь выбор всегда будет между Чернухой и Горемыкиным… Но это еще в лучшем случае. Ты, конечно, во многом прав. Ну что же делать? Сдаться? Опять на княжества разделиться? Может, конечно, тогда лет через пятьдесят где‑нибудь в Пскове или в Челябинске граждане будут жить как в Швеции или в Дании? А может и нет. Но море крови русской прольется точно. Сейчас местные князьки, которые у себя в регионах давно уже ОПГ сколотили, хотя бы немного нас побаиваются. А если центральной власти не будет, они там такое будут вытворять… Подумать страшно. И никто их остановить не сможет. Так что может и Пскова с Челябинском не останется.

Вахромеев прошаркал к столу у окна.

– Чаю хочешь? – вдруг спросил генерал Ивана. – Наверное, остыл уже. Сейчас подогреем, – потом немного сморщился, как будто от зубной боли, и вернулся к разговору:

– У каждого, Ваня, своя собственная линейка жизненные ценности измерять. Но даже пчелы и муравьи защищают свой дом. Тысячи пчел погибают, отбивая атаку шершней на свой улей. И муравьи не раздумывают, когда защищают свой муравейник. Знают, что погибнут, а ведь не бегут. А мы же люди! Что же, мы хуже насекомых?

– Один старичок мне на днях сказал что хуже, – вспомнил Иван  незнакомца на маяке. – Хотя бы тем, что те убивают только из‑за необходимости, а люди иногда убивают просто так… Да еще и с благословения своих богов и вождей, – Иван отошел в сторону, не выдержав пристального взгляда генерала. – Да ведь даже из ваших примеров следует, что у насекомых с простыми инстинктами мораль и нравственность гораздо лучше, чем у человека с его культурой и религией.

– Вот я тоже иногда так думаю, – усмехнулся Сергей Андреевич. – Но ведь у них инстинкт, а у человека, вроде как есть свобода воли, свобода выбора, – он вернулся к камину и сел опять в кресло. – И знаешь, Ваня, что я  понял? В сущности, мне абсолютно неважно, как живут другие люди, какие у них цели или идеалы. Каким богам они поклоняются. Для меня важнее всего, что я сам, Сергей Андреевич Вахромеев, о себе подумаю. Чтобы мне перед самим собой стыдно не было.

– То есть доказать самому себе, что вы не хуже насекомых умеете родину любить?

Вахрамеев на секунду растерялся, а потом захохотал.

– Ну получается что так, – сказал он сквозь смех. – Вот именно так: прожить жизнь, чтобы перед насекомыми стыдно не было. Порадовал ты меня.

Вахромеев резко встал, взял на столе небольшую вазу с конфетами и пошел на кухню.

– Пойдем, Ваня, чаю выпьем. Я тебе еще главное не сказал.

Генерал поставил чайник на плиту, и они сели около маленького круглого столика с клетчатой скатертью.

– Нашли мы их лабораторию. Она здесь, под Берлином, – как о чем‑то постороннем сказал Вахромеев. – Это отделение старейшего в мире фармакологического концерна. У них огромный опыт исследования вирусов, ядов, бактерий, эпидемий. Не брезгливые ребята. На узниках концлагерей опыты проводили.

Засвистел чайник. Вахромеев взял с полки коробку с чаем. Положил в две чашки по пакетику и залил кипятком.

– Чтобы ты понимал значимость этой лаборатории: она находится на территории американской военной базы. Но подчиняется все это не немцам, не НАТО и даже не США, а совсем другим людям.

– Каким другим? Кому это надо?

– У кого деньги – у того и власть. Банковскому капиталу, промышленному или медийному – не важно. Да и для большинства людей никакой разницы. Цель у них одна – заставить людей работать больше за меньшие деньги и под полным контролем. А красивые слова и объяснения, для того, чтобы выдать обычную жадность и властолюбие за заботу о людях, найти не сложно. Кстати, Россия в этой игре лишь еще один актив, который можно прибрать к рукам.

Иван вспомнил Диану. Вспомнил разговор с Фридрихом Уотсоном в Китае. И почему‑то фантастический мост, уходящий в океан.

– А может, в этом и нет ничего плохого, в одном хозяине для всего мира? Меньше будет войн и больше порядка.

– Может быть. Не знаю. Но я уверен, что в том мире, хороший он будет или плохой, России уже не будет совсем. Потом перепишут историю, и твои дети останутся без родины. Будут они дети Ивана, не помнящие родства. Инкубаторские. Как оно тебе?

– У меня пока еще нет детей, так что… Сергей Андреевич, а зачем вы мне все это рассказываете?

– Рассказываю потому, что надеюсь на твою помощь.

– Я уже помог и за это…

– Брось, Ваня, – перебил Вахромеев. – Ведь пойми – все очень плохо. На краю мы. У деревни Крюково и разъезда Дубосеково. И если здесь сейчас не упремся, то кончится тысячелетняя страна.