На Калиновом мосту

– Мне кажется мы в Берлине и до Москвы еще две тысячи  километров. А эта уютная гостиная с камином не очень похожа на промерзший окоп, – иронично заметил Иван.

– Да пойми ты: другое время. Война теперь везде: где стоишь, там и есть твое поле Куликово.

– А за что воевать? – уже не в силах  удержаться вскрикнул Иван.

– Я сказал все что мог и все что знаю. Если в тебе самом понимания нет, значит это и правда не твоя война, – Вахромеев тяжело вздохнул и добавил: – Только знай – мир изменится очень быстро. Будет другая Нагорная проповедь, другие заповеди. Людей легко перепрограммировать и за десять лет можно создать совсем другого человека, с другими моральными принципами. Ты молодой и все это увидишь и оценишь. Если сам к этому времени не станешь каким‑нибудь приложением к программе....

Генерал Вахромеев вынул из чашки пакетик и сделал несколько глотков. Потом, выбрав из вазы конфету, стал разворачивать фантик. Для себя он все уже решил и спор он считал законченным.

– А может и хорошо, что мир изменится, – тихо сказал Иван. – Может быть, люди перестанут воевать. Будут любить. Рожать детей. Мне кажется все давно уже устали от вождей, жрецов, фанатиков и их безумных идей, – он говорил, будто убеждая сам себя. – Людям хочется радоваться, веселиться и смеяться. Смешные картинки, милые котики и красивые собачки лучше чем ненависть ко всему миру. Мне милее сумасшедшие веселые чудаки и клоуны, чем твердолобые убийцы, – Иван нагнулся над столом, пытаясь заглянуть в глаза Вахромееву. – Сергей Андреевич, не стоит воевать за дым давно сгоревшего отечества. Даже если этот дым сладок и приятен. Того отечества давно уже нет.

– Может ты и прав, – послушно согласился генерал и улыбнулся. – Но насекомые‑то есть. Они смотрят на меня. И мне не хочется признавать, что они победили.

– Ну, вы воюйте со своими тараканами, а я займусь любовью, а не войной. Я ухожу. Прощайте.

Иван встал, дотронулся до плеча Сергея Андреевича. Тот развернул конфету и разочарованно смотрел на нее.

– I want you to make love, not war, I know you've heard it before… – фальшиво пропел генерал. Потом встал, взял одной рукой Ивана за локоть, а другой поймал его кисть и крепко пожал ее. – Я рассчитывал на тебя. Но если веры нет, то прощай.

Глава 29

Берлин был последним городом, куда должны были приехать Чернуха с Горемыкиным по первоначальному плану. Там, в отеле, и застал их звонок Каупермана.

– В наших услугах он больше не нуждается! – прокричал Эдуард Горемыкин, услышав в трубке короткие гудки. – Как будто мы щлюхи привокзальные! – он раздражено бросил телефон на стол и стал нервно ходить по комнате из угла в угол. – Мы же столько для них сделали, а они нас как использованные гондоны в мусорное ведро…

Михаил Чернуха смотрел в окно и внешне никак не реагировал. Окна отеля выходили на Фридрихштрассе. Именно здесь когда‑то находился знаменитый КПП в Берлинской стене, которая разделяла мир на два лагеря, на две идеи: капиталистическую и советскую социалистическую. Здесь друг в друга упирались пушками танки двух военных блоков. И одно случайное неловкое движение могло привести к уничтожению человеческой цивилизации за несколько часов. Сейчас о том времени напоминали сохраненные для туристов две караульные будки с флагами СССР и США.

– В лучшем случае мне нужен будет только один из вас, – повторил Горемыкин слова Каупермана. – Что ты на это скажешь? Миша, что ты молчишь? Надо что‑то делать.

Очень быстро раздражение у Горемыкина исчезло. Его обычное высокомерное всезнающее выражение лица сменилось на жалкую, затравленную гримасу.

– Выпей, Эдик, и не мельтеши, – наконец повернулся от окна Чернухин. – Я видел в баре твое любимое виски. Что ты ноешь? И так паршиво.

– Я ведь что подумал: если мы Кауперману не нужны, мы и дома станем не нужны и из неприкасаемых превратимся в обычных смертных. На нас же тогда всех собак повесят.

– Ну, уедем сюда, в Европу. Когда‑нибудь все равно бы  пришлось. Не для того я столько работал, чтобы в России жить.

– А ты не боишься, что без крыши Каупермана мы и здесь станем не нужны? Да здесь еще быстрее все отнимут, а нас в кутузку отправят.

– Ну что ты раскаркался… В кутузку, так в кутузку. От сумы и тюрьмы не зарекайся, – Чернуха делал вид, что его не пугают перспективы остаться без крыши Каупермана, но в голове он быстро прокручивал варианты, что делать дальше.

Горемыкин по совету приятеля взял из бара виски и налил в бокал.

– Ты будешь? – спросил он Михаила, показывая бутылку

– Нет, пока не хочется. Да и не люблю я виски, ты же знаешь. А ты пей, Гера, а то на тебе лица нет.

Горемыкин залпом выпил и, чуть поморщившись, спросил:

– А что же мы тогда целую неделю таскали по всему миру? Для чего им все это надо было?

– Понятно для чего, – Чернуха подошел поближе к приятелю и пристально посмотрел на него. – Система зашла в тупик, – продолжил он говорить спокойно как о чем‑то очевидном, – развития нет, народ недоволен. И вирус как раз тут очень вовремя.

– Ты о чем? – не понимая, спросил Эдуард.