На карнавале истории

В школе не было ни одного прибора. Я настаивал, чтоб их закупили, но директор и ухом не вел. Однажды я должен был рассказать детям о сообщающихся сосудах. На урок пришел учитель украинского языка. Я рассказал на пальцах о сообщающихся сосудах, а в качестве примера указал на шестнадцатилетнего парня, который часто приходил на уроки пьяный. Вот он спускается к отцу в подвал, достает шланг, вставляет его в бочку и пьет вино. Он и бочка — сообщающиеся сосуды. Класс в восторге от такой физики.

После урока коллега меня утешил: «Вот видите, вам удается обходиться без приборов».

Мы с Аллой Михайловной говорили с другими учителями о необходимости изменить порядки в школе. Всего было 9 учителей, из них 4 поддержало нас, 3 — против: директор, его жена и учительница ботаники, бывший агроном, которая была благодарна директору за то, что он помог ей избавиться от каторжного труда агронома («легкий» хлеб учителя не прошел ей даром: после учебного года она отправилась в санаторий лечиться от невроза, приобретенного за год преподавания).

После первой четверти я в 5-м классе поставил пять двоек, учительница русского языка — 10 (из 11 возможных). На диктанты по русскому языку было страшно смотреть. Лучшие ученики делали по двадцать ошибок, худшие — по 70 и более. До Аллы Михайловны русский язык преподавала жена директора — совершенно не-грамотное существо.

Положение стало невыносимым.

Мы с Аллой Михайловной написали письмо в райком партии и в районный отдел народного образования с изложением дел в школе.

О письме узнал директор и заявил, что из-за нашего заявления пострадаем только мы. Еще не поздно поехать в районный город и забрать заявление.

Слух о письме разошелся среди колхозников, отношение ко мне стало теплее. Однажды утром меня разбудила хозяйка и сказала: «Вечером к Бардюгу приехали из района и целую ночь пили вино». Стало ясно, что мы проиграли.

Комиссия пришла на урок не к директору, а к нам. Аллу Михайловну заставили провести диктант. Вечером мы вдвоем сели проверять его. Если в диктанте 70–80 ошибок, то неизбежно пропустишь часть ошибок. Сначала тетрадь проверяла она, потом я, потом снова она. И, несмотря на такой тройной фильтр, несколько ошибок было пропущено, что и было поставлено ей в вину. На следующий день было проведено педагогическое собрание. Оказалось, что нас только двое, — остальные либо сохраняли нейтралитет, либо выступили против нас.

Основное обвинение нам — несоблюдение методики преподавания. По отношению ко мне это отчасти было справедливо: во-первых, я не изучал методики в университете, во-вторых, многие из методических указаний, о которых говорил мне директор, казались мне (да и сейчас кажутся) нелепыми. Относительно Аллы Михайловны такое обвинение было ложью — в институте ей за пробные уроки всегда ставили «отлично».

Далее нас обвинили в склочничестве, и в заключение педагогическое собрание вынесло нам троим (и директору все же) по выговору с занесением в личное дело. (Через некоторое время мы узнали, что директору выговор остался устным.)

Алла Михайловна стала настаивать на том, чтобы мы покинули школу. Я доказывал, что у нас нет морального права покинуть учеников. Но учеников она ненавидела теперь почти так же, как учителей (она была беременной, и это усиливало ее переживания из-за беспорядков на уроках). Я пытался приучить учеников к чтению художественной литературы. Она зло высмеивала эти попытки и, в частности, мои художественные вкусы (в этом последнем она была по существу права). В конце концов она уехала. Я посетил ее позднее в Одессе. На нее страшно было смотреть. Ребенок родился мертвым (врачи объяснили это нервным перенапряжением).

Она стала мизантропкой.

Я мог бы обратиться в Облоно — там работали мои друзья. Но бороться с помощью блата казалось мне аморальным.

После ухода Аллы Михайловны стали распределять ее предметы между учителями. Началась перетасовка всех уроков. Мне предложили физкультуру. Я объяснил, что в школе был освобожден от физкультуры. Затем предложили военное дело, труд, пение, рисование. От всех этих предметов я отказался (ставка делалась на то, что, если я стану зарабатывать больше, я стану покладистее).

Наконец мне предложили немецкий язык. Я плохо знаю немецкий, но остальные учителя еще хуже. Для детей я все же лучший вариант. Согласился. Но в учительскую ворвалась учительница ботаники и стала обвинять меня в том, что я забираю у нее уроки. Я предложил ей забрать немецкий язык себе. Директор вынес соломоново решение: ей 3 урока немецкого в 6-м классе, мне 2 урока — в 5-м. Договорились.

Я дал несколько уроков немецкого, когда учительница ботаники предложила поменяться — ей, дескать, трудно. После обмена она попросила меня помочь подготовиться к первому уроку в 5-м классе: «У вас ведь уже есть опыт». Я пришел к ней домой, она поставила на стол вино, и, попивая его, мы стали готовиться к уроку. Оказалось, что немецкий она изучала в школе, в институте учила английский и в итоге не знает ни того, ни другого.