На карнавале истории

Меня душил смех: из алфавита она знала только о, а, е, i. Наконец она русскими буквами написала в учебнике немецкие слова, а под ними — перевод.

Анекдоты мне всегда нравились, и поэтому я попросил разрешения присутствовать на уроке. Она разрешила.

На уроке я сел за парту с самым хулиганистым парнем. Учительница начала читать текст. Ошибка за ошибкой. Лучшие ученики (они ведь одну четверть учились у Аллы Михайловны и знали немецкий язык в пределах изученного) стали поправлять. Затем урок стал превращаться в травлю учительницы — самые плохие ученики поправляли ее как хотели.

Хулиган рядом со мной толкнул меня под бок (они со мной не больно церемонились) и произнес: «Да ведь она ничего не знает». Я взглянул на него строгим, «педагогическим» взглядом, но педагогично ответить не смог.

Я ожидал, что после такого урока она отдаст мне немецкий язык. Не тут-то было! На перемене она спросила меня: «Ну, как?» Я остолбел от такой невозмутимой наглости и пролепетал: «Да ничего для первого раза. Вот только неудобно, что ученики поправляют учителя». — «Что же мне делать?» Я, поколебавшись, посоветовал: «А вы скажите им, что вы специально делаете ошибки для того, чтобы проверить их знания».

На следующей неделе ко мне на перемене подошли пятиклассники и хором сообщили: «Леонид Иванович, знаете, что она придумала? Хитрющая какая!» И они рассказали о «ее» уловке.

В конце учебного года она дала ученикам годовую контрольную работу — диктант, который должна была отослать в районный отдел народного образования. Директор попросил меня помочь ей проверить диктант (думаю, что он догадывался о положении с успеваемостью). Я сел рядом с ней и начал проверять тетради. Это было нечто чудовищное. В каждом большом слове 2–3 ошибки. И масса ошибок у лучших учеников — признак того, что это ошибки учителя. Например, все существительные писались с маленькой буквы.

Подошел директор, и я объяснил ему ситуацию. Выход он через некоторое время нашел: «Вы исправляйте ошибки красными чернилами, а вы — синими». Мы последовали его совету. Но отсылать такой диктант в район нельзя. Она дала этот же диктант во второй раз. Подозреваю, что она написала его на доске, а ученики списали (о таких диктантах в некоторых школах я слышал). Во всяком случае, ко мне она больше не обращалась.

Может возникнуть вопрос: как я мог пойти на подлог с диктантом, начав с протеста против завышения отметок?

Прошел целый учебный год, я присмотрелся к положению дел в школе, к директору. Я убедился в том, что по сути директор не так уж виноват. Мы, например, требовали выгнать из 5 класса двух великовозрастных учеников, т. к. они разлагают остальных. Осталось бы 9 человек в классе. Как нам объяснили, в таком случае класс был бы закрыт. За этим последовало бы закрытие школы. Ученикам пришлось бы ходить в соседнюю школу, в 10 км от нашего села, как ходили ученики 7-10 классов. Колхоз отказывается выделять машины для перевозки детей. По дороге ученики курят, дерутся, часто вовсе не доходят до школы. Для малышей 1–6 классов все это было очень плохо. Если бы отметки ставились правильно, то нас бы всех разогнали за плохую успеваемость, прибыли бы такие же плохие учителя и ничего бы не изменилось. Сам директор смертельно скучает на своей работе, у него давно уже нет иллюзий, что он может что-то изменить. Источник средств для обеспечения семьи главным образом — личный огород. Его пьянство — попытка уйти от безрадостной и бессмысленной жизни.

Нужно менять не директора; а всю систему образования, построенную на демагогии, очковтирательстве, процентомании и т. д. Систему образования нельзя изменить, если не изменить всего общества. Но я не видел тогда людей, которые боролись бы за изменение общества. Я выбрал для себя новый путь — путь в науку, философию, искусство. Я понимал, что это бегство, но не видел другого выхода, выхода хотя бы чисто личностного. Решил вернуться в университет. Я все больше ощущал недостаток своего образования, узость пони-мания искусства, философии и т. д.

После отъезда Аллы Михайловны стало вовсе невыносимо. Школа занимала 2–3 часа в день, полчаса — подготовка к урокам. Книг почти нет (на 25 рублей много книг не купишь). Разговаривать не с кем.

Я подружился со сторожем школы, в прошлом учителем арифметики. Это был совершенно безграмотный старик. Но с ним хоть о чем-то можно было говорить. Он рассказывал о довоенной жизни, о войне, любил рассуждать о любви и смерти.

Затем я познакомился с учеником 10-го класса. Мы подружились, так как он интересовался очень многими вопросами. Знаний у него было мало, зато он с удовольствием слушал меня и даже вступал в споры. Я рассказывал ему о высшей математике, философии, телепатии, литературе, обучал различным играм. Вся его семья, и он в том числе, болела туберкулезом легких Он дружил с моей ученицей из 6-го класса, 19-летней девушкой. Из-за туберкулеза она не могла учиться систематически. Мы собирались у нее дома и все вечера проводили за играми или рассказами.