На карнавале истории

Периодически раздавались радостные вопли — что-то нашли. Понятые, которые вначале ожидали оружия, разочаровались. Но, увидев гору нелегальщины, воспряли духом — интересно все же, «живой антисоветчик». Один стал потихоньку от обыскивающих почитывать обнаруженное. Стал смотреть на меня сочувственно. Но увидев «Украинский вестник», изданный на Западе (!), опять нахмурился — значит, в самом деле враг.

Я специально для него затеял спор с лейтенантом о Сталине, 37-м годе и т. д.; так сказать, «антисоветская пропаганда» на дому, среди КГБ и понятых.

Из школы пришел старший сын Дима. Он посмотрел на «товарищей» и сделал вид, что ничего не понял. Я шепнул ему, чтобы позвонил маме — надо всех предупредить.

Я ждал, что Таня бросит работу и приедет: вдруг не дадут попрощаться, а потом жди-дожидайся свидания в тюрьме.

Мой лейтенант понял, что в моей комнате ничего интересного не найдет. Много детских сказок, игр, обилие папок с надписями: «История игр», «Психология игр», «Миф и игра» и т. д. Он просматривал страницу за страницей и скучал. Одну папку отложил в сторону. Это была рукопись Михайлины Коцюбинской о Шевченко.

Я попытался уговорить не забирать:

— В ордере на обыск сказано об антисоветской и клеветнической литературе. А это филология, не содержащая ничего связанного с советской властью.

— На всякий случай мы проверим. А Коцюбинской мы отдадим.

— Неудобно как-то. Все-таки родственница самого Михаила Коцюбинского и полководца гражданской войны — Юрия. Совсем недавно шел фильм «Семья Коцюбинских». Вдруг на Западе узнают, что Вы обвиняете в антисоветчине «семью Коцюбинских».

— Ничего, ничего, Леонид Иванович. Запада мы не боимся.

(Но как еще боятся, если сначала шантажировали, а потом просили не сообщать на Запад о том, когда и как нас выпустят.)

Взял книгу Шевцова с моими многочисленными замечаниями, с таблицей героев.

— Вы так внимательно читаете Шевцова? Зачем?

— Интересный писатель.

Отложил в кучу «изымается». Я опять запротестовал:

— Вы имеете обыкновение не отдавать. Но это официальная книга, зачем же брать?

Взял папки с записями о Шевченко и, почти не проглянув, «изъял».

— Зачем вам записи о Шевченко?

Он просмотрел и прочел, рассмеявшись:

— «Даже Тычина, продавший Украину, культуру, в день своего 75-летия сказал о Петре I: — Срать я хотел на этого тирана в ботфортах!» Он так сказал?

— Да, когда ленинградская писательская организация вручила ему значок Ленинграда с Медным всадником. Согласитесь, для украинца это не очень симпатичный подарок.

— Почему?

— После Полтавской битвы Петр затопил в крови мирного населения город Батурин. А потом на костях казаков построил Петербург-Ленинград.

— Откуда вы это знаете?

— Читайте «Кобзарь» Шевченко.

Вдруг вопль подполковника Толкача.

Все бросились туда. Я остался — ну что с того, что еще что-то нашел…

Толкач позвал и меня — думал, что удастся меня ушибить найденным тайником.

Тайник примитивный. Из фанеры и досок я сделал полки для книг. И в две из них вложил кое-что из самиздата, отнюдь не самое опасное. Когда я уезжал в Одессу, жена сделала уборку, и одна из досок немного отошла. Надо ж было, что именно самиздатская полка! Как часто подводят именно случайности…

Толкач лихорадочно перебирал бумажки.

— Ага! Статья о том, как сделать печатный станок! Хотели типографию сделать?

— Да нет. Это я переписал из журнала «Химия и жизнь» о том, как до революции печатали подпольники. Я хотел написать статью о том, как им трудно было. (Слава Богу, не обнаружили, что почерк Клары Гильдман.)

— Листовки!?

— Ничего антисоветского. Одна — призыв к Шостаковичу поддержать советских политзаключенных, вторая — к Косыгину о Григоренко, Габае, Джемилеве.

— А чьи листовки?

— Это два студента разбрасывали в ГУМ’е в Москве.

— А у вас откуда?

— Я там был, заходил купить кое-что.

Толкач прочел листовки. В самом деле, ничего антисоветского. Все же позвонил в КГБ, чтоб прислали фотографа. («Ага, хотят устроить шумную кампанию в газетах. А для обывателя «тайник» — лучшее свидетельство о «злобных» и «хтрых» врагах. Они сфотографировали в доме у Светличного стену, украшенную украинской оригинальной мозаикой как «показатель украинского буржуазного национализма».)

Остальное его не заинтересовало.

На полу навалены книги, папки, тетради, коллекции минералов, черепков («археологическая коллекция» сына).

Тани все не было. Стало не по себе: задержали, арестовали, допрашивают…

Пришла Клара («Таня позвонила»).

Я обрадовался ей и разозлился, что пришла.

Тут же вызвали кагебистку. Обыскали Клару. Она вернулась, дрожащая от унижения и гнева. Я стал уговаривать ее не переживать, рассказал о Танином обыске.

— Ведь унижают они только себя, а мы-то тут при чем? Мы остаемся людьми, они же превращаются в скотов.

Клара сердилась, что я по-толстовски отношусь к кагебистам, к понятым. А я вспомнил Дзюбу и наши с Таней выкрики обыскивающим у него.

Когда шмонают тебя, легче сдержаться, легче оставаться в позиции насмешливого презрения.