На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

Была ли какая-нибудь разница между только что пойманным дезертиром и устроившимся в тылу? По-моему, никакой, так как и один, и другой в отношении Родины были одинаковые преступники. Печальнее всего было то, что по устроившимся в тылу этим дезертирам благородного покроя, по их проделкам неразборчивая толпа часто судила обо всем офицерстве, далеко не представляя себе всех тягот и лишений, которые нес офицер-боец на фронте.

Прибыл я в Петроград утром. Мороз оказался злющим, около 30 градусов. Но какое было мое удивление, когда на другой или на третий день появилась оттепель, и во всех водосточных трубах забулькала вода от тающего снега. В надежде получить себе за дешевую цену номер в офицерском собрании армии и флота, я отправился туда, где намеревался провести несколько ночевок кратковременного отпуска (две недели). Но тут меня ждало большое разочарование. Все номера оказались занятыми офицерами и их семьями, и надежды получить какое-либо пристанище не было никакой.

– Попытайте счастья, – сказал мне один молодой офицер. – Некоторые устраиваются здесь и живут месяцами. Через несколько минут должен быть комендант собрания.

Комендант почему-то принимал не у себя в кабинете, а на лестнице роскошного вестибюля, где ждало его несколько офицеров. Среди них я обратил внимание на одного высокого полковника в штабной форме. Одет он был в новый модный китель, так называемый френч. Безукоризненной чистоты воротничок и манжеты свежие, аксельбанты и погоны указывали на то, что полковник далек был от окопной жизни. Его породистое, но некрасивое лицо было гладко выбрито. Полковник все время улыбался и показывал ряд золотых зубов, рассказывал нескольким молодым офицерам, очевидно, что-то из области водевиля, так как последние поминутно прыскали от смеха. Затем полковник, заметив кого-то на лестнице, чуть ли не с ребяческим весельем прокричал: «Идет, идет!»

По ступенькам лестницы тяжело поднимался маленький седой генерал. Не успел генерал остановиться на одной из площадок лестницы, как штабной полковник первым подлетел к нему. С особенной подчеркивавшей аффектацией полковник встал навытяжку перед генералом, щелкнул шпорами, склонив почему-то набок тщательно расчесанную надвое до затылка голову.

– Смею, ваше превосходительство, надеяться получить обещанную мне комнату. По имеющимся у меня сведениям, сегодня один номер освобождается.

По внешнему виду полковник представлял выдержанного и дисциплинированного офицера, но в его манере говорить проглядывала заметная ирония по отношению к старику-генералу. Стоя навытяжку, полковник на лице строил какие-то гримасы, очевидно, с целью привлечь на себя внимание молодых офицеров, все время следивших за его мимикой и еле сдерживавших смех.

– Но вот и неправда, – заговорил тихим спокойным голосом генерал, – никто сегодня не выезжает, а если кто и уедет, то очередь все равно не за вами.

– Я запасаюсь, ваше превосходительство, новым терпением, и буду ждать с полной уверенностью, что вы меня устроите, – закончил трескучим голосом полковник и с прежней манерностью повернулся кругом и пошел быстрыми шагами к поджидавшей его смеявшейся молодежи.

Я не скрою перед читающими отвращения к такому офицеру. С каким апломбом и заносчивостью они ведут себя перед вами в штабах, куда случайно занесет вас судьба на несколько секунд ради каких-либо справок. Вот такие господа теперь в столице задавали тон. По ним начинала равняться молодежь, и по ним судила масса об офицере. У себя в штабах они были чиновниками и больше ничего. Война и боевая обстановка для них были малопонятным звуком. Но зато в привилегиях по службе они не уступали офицерам, ушедшим на войну.

Когда очередь просить дошла до меня, то генерал лишь замахал руками.

– Ну, голубчик, посудите сами, куда вас устроить, когда до вас такая масса кандидатов, – начал он жалобным тоном.

– Ваше превосходительство, но я только что с фронта, и на несколько дней, – старался я выставить сильный аргумент. Однако ничего не помогло.