На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

Я предпочел удалиться ни с чем и искать себе квартиру, вернее, комнату у обывателей города. Генерал действительно не мог мне помочь. Среди бесконечных кандидатов из лиц, прочно устроившихся в Петрограде на всю войну, он оказался бессильным. Но самым отчаянным преступлением петроградского общества была сплетня. Сплетничали все, начиная с придворных особ до подонков общества. Сплетня появлялась в кулуарах дворцов, в салонах особняков изысканной знати, выползала на улицу и ширилась повсюду: в театрах, в ресторанах, в кафе, в трактирах, в публичных домах и т. п. Она не останавливалась в столице, а с быстротой телеграфа разносилась по всем уголкам России, докатываясь до окопов уставшего, но все же могучего фронта. В сплетне не было смысла, да никто этого и не искал. Толпе нужна была сенсация как пища для ее надорванной и в корне болезненной психики. В этой отталкивающей обстановке я одного не мог понять. Много и много было сделано правительством ошибок и упущений, но эти изъяны воспринимались всеми с каким-то злорадством. Получалась такая картина, что корабль по вине капитана получил брешь, а команда корабля и его пассажиры, вместо того чтобы забить, заложить эту брешь, начинают ее умышленно расширять. Каждый искал виновника, стараясь не замечать в своем глазу бревна. И сколько было легкомыслия в их бесконечных словоизвержениях. Никто не хотел подумать, что и он сам становится причиной страшной российской бури, что он первыми же порывами ее ветра будет сметен с лица земли.

2 или 3 января поздно ночью, под большим впечатлением от только что виденной оперы «Борис Годунов», я возвратился к себе на квартиру. На ночном столике в снимаемой мной маленькой комнатушке я увидел пакет от коменданта города. В нем значилось: «С получением сего немедленно явиться в комендантское управление». Утром к 9 часам я был в комендантском управлении, где дежурный офицер показал мне телеграмму: «Возвращайтесь полк Херхеулидзе». Через несколько часов поезд плавно уносил меня из-под стеклянных сводов Николаевского вокзала.

Вдали, через окно мчавшегося вагона, виднелись крыши, купола и остроконечные шпицы громадного города.

Мне, признаться, не жаль было покинуть шумную российскую столицу.

* * *

Все шоссе от Сарыкамыша и дальше на запад, к фронту, было забито бесконечными обозами. Перегонять их не было никакой возможности, и мне пришлось двигаться в двуколке черепашьим шагом до самого Кара-ургана. Все встречаемое по пути носило следы только что происшедших крупных боев. Часто вслед за колоннами повозок шли большие партии пленных.

Несколько раз из проходящих мимо меня санитарных двуколок донеслись по моему адресу приветствия моих однополчан, эвакуируемых в тыл.

– А где полк? – задал я одному вопрос.

– Слыхать, что пошел на Гасан-Калу, – послышалось в ответ.

Более точные сведения удалось мне узнать в Кара-ургане от новой прибывшей партии раненых, между которыми оказалось несколько кубинцев. Полк, по их словам, находился впереди Гасан-Калы, занимая позицию перед фортом Орта-юг. Настроение у раненых, как и у других встреченных, было, как говорилось у нас, шапка набекрень, а хвост винтом. От людей веяло какой-то бодростью и воодушевлением. С нескрываемой гордостью они рассказывали мне про последние бои, стараясь разъяснить все то, что они видели и переиспытали. И скверный петроградский осадок, закравшийся в мою душу, исчез бесследно, подобно утреннему туману. «Вот они, в этих санитарных двуколках, с прострелянными грудями, конечностями, по пояс в снегу перед Эрзерумскими твердынями, они настоящая Россия, – думал я, – а не те с прилизанными прическами, с фальшивыми зубами, среди праздной и лживой толпы».

Ночевать в Кара-ургане пришлось в каком-то хлеве, так как все село было забито санитарными отрядами, обозами и каким-то казачьим полком. В том же дворе, где мне пришлось остановиться, какой-то матрос, черноморец, запаивал металлический гроб, в котором лежали останки его брата офицера-туркестанца, павшего в одном из последних боев.

С рассветом я продолжил путь уже на своем коне с ординарцем, поджидавшим меня в Кара-ургане около двух суток. В Занзахе шоссе заканчивалось, и дальше начиналась грунтовая дорога, сейчас вся покрытая снежными ухабами. Около 11 часов я был в Ардосе. От прежнего прошлогоднего села оставались лишь одни воспоминания. Жилых сакель можно было сосчитать не больше пяти-шести. Остальное представляло собой лишь голые стены без крыш, стропья[158] которых в течение года растаскивались на топливо. В одной из уцелевших сакель остановилась временно часть обоза второго разряда Кубинского полка. Я радушно был встречен несколькими офицерами и фельдфебелем нестроевой роты подпрапорщиком Подсядло.