На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

Боясь напугать людей криком, я им сказал спокойным голосом, чтобы они отнесли снаряд подальше от нас и осторожно опустили бы его на землю. Когда же они вернулись, тогда я им прочитал чувствительную нотацию. Странный народ: сколько им не объясняй, ничего не помогает. В них любопытство и наивность были развиты в большей степени, чем чувства опасения и страха. Еще летом в Занзахе, кажется, в одной саперной роте, погибло несколько человек от взрыва найденного ими в поле снаряда. Это произошло на другой или на третий день после того, как им их офицер очень толково объяснил о могущей быть опасности в случае неумелого обращения с неразорвавшимися снарядами и вообще со взрывчатыми предметами.

К вечеру огонь утих. Ночь на 10 января прошла спокойно. С рассветом я, взяв дальномерщика, отправился на позицию. Я начал обход и измерение дистанций для стрелковых целей с правого фланга. Позиции полка тянулись западнее линии между селами Кара-велет и Али-Бизергам, расположенными перед фортами Кабурга и Орта-Юг.

Пехота противника находилась впереди нас на 1000–1500.[161] Вправо (к шоссе) полк держал связь с дружинниками, а влево с подошедшим 5-м Кавказским стрелковым полком. Противник имел преимущество в массе разнокалиберной артиллерии, и взамен мощного огня орудий крупного калибра мы могли противопоставить лишь огонь одной горной батареи. Однако мы чувствовали, что противник сделался неспособным к активным действиям. В нем сохранилась боеспособность и дисциплина, но дух победы им уже был утрачен в крупных и неудачных для него боях.

Ежедневные перебежчики и пленные свидетельствовали о подавленности настроения у неприятельских войск и о панике, возникшей среди населения крепости Эрзерум. Кончил я измерения и размещение пулеметов поздно в сумерки на левом фланге полка, на участке 7-й роты. Этот участок был самый опасный, и все время находился под губительным перекрестным огнем. За несколько часов моего пребывания на этом участке рота потеряла четыре человека убитыми и около 15 ранеными.

17 января полк был снят с позиции и отведен в Гасан-Калу в качестве корпусного резерва. Мы разместились очень скученно в восточной окраине города. Я остановился с командой около мечети (кажется, деревянной), куда запретил селиться как офицерам, так и солдатам команды. Помимо давно желанного отдыха в распоряжение полка предоставлялась отличная серная баня. Это были сильные горячие ключи, выбрасывающие воду в огромный бассейн, куда свободно могла поместиться целая рота. Сам бассейн (их, кажется, было два) заключался в сводчатой каменной постройке, очень похожей на мечеть. Хотя печей никаких и не было, но в бане было сравнительно тепло от температуры самой воды. По словам местных жителей, эти бани были целебного свойства, и к ним постоянно приезжала масса людей лечиться от ревматизма.

В двадцатых числах января вступил в командование полком вновь назначенный командир полка Генерального штаба полковник Болтунов.[162] С неуверенной поступью человека, забывшего строй, подошел полковник к моей команде. В его приветствии к людям и в вопросах к ним проглядывала какая-то застенчивость. В то же время в его больших умных серых глазах замечалась неподдельная искренность, впоследствии спаявшая с ним весь полк. Через несколько недель нам пришлось убедиться во многих прекрасных качествах нашего нового командира. В тяжелые минуты для полка он проявлял решительность, самостоятельность и требовательность. Есть люди очень смелые, правдивые и во имя долга не останавливающиеся ни перед чем, но они всегда боятся одного: волей или неволей кого-либо обидеть. К таким людям принадлежал полковник Болтунов.

Спустя с неделю после нашего прихода в Гасан-Калу получено было известие о смерти в Крыму бывшего наместника на Кавказе графа Воронцова-Дашкова.[163] Панихида по покойному была назначена в одной мечети, превращенной в наш храм. Как-то странно звучали аккорды погребальных мотивов среди чужих сводов и колонн с арабскими надписями. Наверное, во многих сердцах жителей Кавказа кончина графа вызвали грусть и чувство соболезнования к осиротевшей его семье. С его смертью Россия лишалась одного государственного деятеля с исключительными дарованиями. Глубокообразованный, большого опыта на государственном поприще, граф являлся представителем русской родовитой знати не только по крови, но по уму и по сердцу. Он принял пост наместника на Кавказе в тяжелую годину, когда «Жемчужина России» была объята пламенем революционных восстаний и междоусобной розни. Мудрая политика графа, его любовь к разноплеменному Кавказу внесли в край успокоение и порядок.

Мои воспоминания детства, как и многих тифлисцев, тесно связаны с именем умершего графа. Его любовь к детям, к подрастающей молодежи, казалось, была безгранична. Нередко мы на Пасху, на Рождество делались гостями графа в его роскошном дворце на Головинском проспекте. А там, где вкрадывалась нужда, часто щедрая рука графа приходила на помощь, и многие учащиеся воспитывались на его счет.