На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

В один из последних дней моего пребывания в Илидже, под вечер, после прогулки, я зашел в мечеть. Она оказалась пустой, и только впереди под восточным сводом стоял мулла и молился. Лично он мне был знаком, так как старик жил вблизи меня, и мы не раз обменивались визитами. Наша дружба сделалась еще искреннее, когда мной раза два были посланы ему в подарок чай, сахар и галеты. Сейчас он стоял в молитвенной позе, не обратив на меня никакого внимания.

О чем молился этот старик, вознося к небесам костлявые руки? Какую молитву произносили его шепчущие уста? В религиозном чувстве, в мистицизме и укладе духовной жизни – он был далек от нас всех. Но мне казалось, что все люди в несчастии делаются похожими друг на друга. В эти минуты они не лишены одинаковых воззрений и одинаковой чувствительности.

Мне казалось, что сейчас где-нибудь на Руси православный священник, а в Польше католический ксендз и здесь передо мной этот мулла – молились каждый по-своему, но все совершенно одинаково.

Может быть, этот старик так же, как и все, взывал к Богу о мире всего мира… о плававших, путешествовавших, страждущих и плененных… А может быть, самой сильной молитвой старика была молитва об избавлении страны от нашествия иноплеменников?

Выйдя из мечети и перейдя шоссе, я вошел во двор пулеметной команды. В углу двора, у забора, я узнал фигуру своего денщика Сотникова. Он держал в руках гильзу от шрапнельного снаряда и многозначительно рассматривал ее со всех сторон.

– Что ты затеваешь, Сотников? – спросил я.

– Да вот, думаю, ваше благородие, просить нашего слесаря Комисаренко спилить донышко у этой гильзы, и тогда получится труба, – ответил мне денщик.

– А на кой шут тебе труба?

– На самовар, ваше благородие.

– А откуда у тебя взялся самовар?

– Турецкий, ваше благородие. Дурные замуровали его в стену и думали, что дело в шляпе. Забыли, что кубинский глаз и через кирпич видит, – со смехом ответил Сотников.

– Я не понимаю, Сотников, какой у турок может быть самовар?

– Да самовар наш, русский, я его уже вычистил, и на нем хорошо видны наши русские орлы. Без сумления, лавашники забрали его где-нибудь под Сарыкамышем. Наверное, понравилась штучка какому-нибудь Майдан-паше, ну, он возьми и моргни глазом своему вестовому Абдулке. Абдулка не дурак, поскорее самовар в себе в обоз. Лукавый этот Абдулка. Свое видит хорошо, а чужое еще лучше. Только татарчук не умеет прятать хороших вещей. Я сразу без труда в подвале увидел, что в стене заложено что-то важное.

После ужина Сотников торжественно внес ко мне в комнату кипящий самовар.

– Ты прав, Сотников, самовар-то действительно наш, русский, – заметил я, рассматривая фабричное клеймо.

– Так точно, ваше благородие. На войне так. Сегодня ваше, завтра наше. Покупаешь ахом, а продаешь махом, – говорил со знанием собственного достоинства Сотников, наливая для заварки кипяток из самовара в чайник.

Сменившие нас и елизаветпольцев впереди линии Аш-Кала – Епикей полки первой бригады продолжили преследование отступавших турок. Движение бакинцев и дербентцев сопровождалось арьергардными боями противника, которым у Мамахатуна, находящегося в 90 верстах западнее Эрзерума, было оказано очень серьезное сопротивление. После нескольких часов боя Мамахатун был взят, а полки заняли оборонительную линию вдоль берегов слияния двух рек: Карасу и Тузла-чай. Положение, занимаемое бакинцами и дербентцами относительно фронта 1-го Кавказского корпуса, представляло большую дугу, выдвинутую вершиной верст на сорок вперед на запад. На вопрос, какие обстоятельства руководили нашим командованием для занятия Мамахатуна, я не берусь ответить. Как пришлось слышать, инициатива взятия этого небольшого городка принадлежала бакинцам и дербентцам.

Возможно, что это последнее окажется правильным, так как, на мой взгляд, едва ли наше командование нуждалось именно теперь в занятии этого пункта, не дававшего нам никаких выгод. Наоборот, столь выдвинутое положение удлиняло фронт участка 1-го Кавказского корпуса, а наши позиции у Мамахатуна легко могли быть отрезаны перешедшим в наступление противником. Такую выгодную для себя обстановку турки быстро учли, и через несколько суток они в этом районе перешли в наступление, стараясь захватить нашу первую бригаду в мамахатунский мешок. Неоднократные попытки турок не увенчались успехом, но Мамахатун стоил и бакинцам, и дербентцам больших жертв. Положение же на их участке, несмотря на успех, оставалось напряженным и даже опасным.

Через Илиджу в течение нескольких дней проходили пленные, провозились раненые и больные. К концу марта бои на фронте утихли, но стычки наших разведчиков с передовыми частями противника продолжались.

Недели за две-три до Пасхи к нам в полк прибыла новая группа молодых офицеров-прапорщиков, только что выпущенных из военного училища и из школы прапорщиков. Это была зеленая молодежь, и по прежнему положению очень разношерстная. Наряду с универсантами были окончившие гимназию, кадетский корпус, семинарию, и даже оказались среди них с образованием городского училища.