#на_краю_Атлантики

Но если Женя заметно постарела и лицо ее, и без того бледное, с бесцветными бровями, стало еще менее выразительным, как картина, выгоревшая на солнце и испещренная частыми прорезями-морщинами, то Эдуард с возрастом обретал какую-то степенность. Даже несмотря на худобу и сухое стянутое лицо, он казался притягательным, красивым той необыкновенной интеллигентной красотой врачей, юристов, журналистов, которая заключалась более в свечении умных глаз, нежели во всем остальном облике.

Когда их вызвали в зал, к ним вышли улыбчивая девушка в синей юбке-карандаш и белой блузе, ассистент судьи, и сама судья, немолодая женщина в строгом сером костюме, чуть трещавшем на ее полноватой фигуре, и в очках с коричневой оправой в форме «лисички», которая придавала лицу ее хитрый вид. Она быстро ознакомилась с делом и задала всего два вопроса, не глядя ни на Женю, ни на Эдуарда.

– Евгения, вы согласны на развод?

– Да, – сказала Женя неожиданно для себя хриплым голосом.

– Эдуард, вы согласны на развод?

– А что, можно не согласиться? – он зачем-то решил неловко пошутить. Женя, напряженная до предела, повернула голову в его сторону и посмотрела будто сквозь него. Казалось, она не поняла его ответа, слова не дошли до ее сознания.

Судья, ничего не отвечая, поправила очки и с любопытством взглянула на Эдуарда. Он встретил ее взгляд, и ему показалось, что та решила, что по одной его шутке поняла, почему Женя разводилась с ним. Он покраснел.

– Нет, я не согласен, – сказал он тут же.

Женя не издала ни звука. Лишь желваки заходили по ее и без того стянутому лицу.

– Хорошо, – сказала судья. – Ждите моего решения.

Судья быстро пошла обратно в комнату за своей спиной. Ассистент на высоких шпильках зацокала по полу не так проворно, потому Женя успела ее поймать и преградить дорогу.

– Что теперь будет? Не поняла, – спросила она тихо.

– Не волнуйтесь, вас разведут, но, скорее всего, через три месяца. – Кукольное лицо девушки растянулось в счастливой улыбке, будто она не понимала серьезности происходящего и все процессы воспринимала как какие-то театральные постановки. Не живши жизнь, было сложно ее прочувствовать.

– Что? – выдохнула Женя.

– По закону. У вас и детей столько!..

Девушка быстро обернулась и зашагала прочь в кабинет. От досады Женя быстро выскочила из зала. И в этот самый момент словно кто-то шепнул Эдуарду в ухо: сейчас или никогда, – и он сорвался с места.

– Женя, давай поговорим! – услышала она, идя по длинному коридору к выходу. Она ускорила шаг. – Женя!

Эдуард догнал ее на крыльце и схватил за локоть. Она хотела было вывернуться, но длинные юбки платья мешали ей скакать на лестнице. Ей пришлось взглянуть в его красивые, глубоко посаженные глаза. Тут только она заметила, как уплотнились линии черных кругов у него под глазами, словно кто-то вдавил их глубже в кожу.

– Что ты от меня хочешь, зачем преследуешь?

– Ты не даешь мне видеться с детьми.

– Подавай в суд!

– Мы не можем мирно договориться?

– Нет.

– А на раздел квартиры мне тоже подать тогда?

– Подавай, если ума хватит.

– Я не могу поверить, что спустя столько времени ты все еще злишься на меня и не можешь простить.

– Не могу! – вскрикнула Женя грудным неженским голосом.

– Я сделал глупость, но это все равно я, понимаешь? Я – твой муж, отец твоих детей, который любит вас и не может без вас. Моя начинка, мои внутренности – ничто не изменилось. То был лишь дерзкий выпад, потеря самообладания, вот и все.

– Глупость, потеря самообладания… – с ехидством, но одновременно и с горечью сказала Женя. – Это был настолько жестокий, настолько звериный поступок, что меня до сих пор колотит при одной мысли об этом дне. Как можно такое забыть? Как? Вот будем мы жить вместе, а я все буду смотреть на тебя и думать, что ты сделал это, а я… Я закрыла на это глаза, позволила тебе жить с нами после такого.

Они говорили с таким надрывом, что люди, проходящие по улице мимо них, опускали глаза, пораженные столь интимной сценой, невольными свидетелями которой они стали. Но ни Эдуард, ни Женя никого не замечали. Казалось, они отделились от всего пространства и перенеслись в свое укромное место, где их никто не слышал. Они даже не осознавали, что устроили сцену прямо на улице.

– Ты зациклилась на этом дне, вот в чем дело. Если ты отпустишь его, если прикажешь себе отпустить, то он уйдет – и ты забудешь, и ты простишь. – Вдруг голос его изменился, он стал злым. – Но ты не хочешь прощать, ты хочешь через это наказывать меня, как нашкодившего котенка, как сына-хулигана. Хочешь, чтобы я мучился и помнил о своем грехе.

– О, как ты заговорил, все перевел на себя любимого! Не мудрено: все эти годы ты занимался только собой, только своей наукой, тебе и дела не было ни до меня, ни до детей! Ты с ними не сидел, не учился, по ночам не просыпался. И вот чуть коснулось – маленькое испытание – пандемия, карантин, домашнее обучение, работа из дома, и все! Нервы сразу сдали. Ты не смог выдержать шалостей собственных детей. Сорвался!