На краю государевой земли

Васька Паламошный и Гришка Серебреник, посланные князем Никитой искать его на реке Кие, набрели на него почти что рядом с Томском, в двадцати верстах. Еще издали заметили они едущего навстречу им на исхудалой кляче какого-то изможденного странника, с всклокоченными реденькими волосами на непокрытой голове. Завидев казаков, тот странник вяло повел рукой в их сторону, и когда они подъехали к нему, он прохрипел сухими белыми губами: «Хлеба-а!»…

* * *

А в Томске с возвращением Тухачевского, да еще с посольством Алтын-хана, дела сразу же закрутились спешным порядком. В их оборот был втянут и Федька.

Он переступил порог разрядной избы, куда почему-то срочно вызвали его, прислав к нему на двор Гришку Тюменца, и увидел там князя Никиту и дьяка Андрюшку Строева. Тут же стоял, сутулясь, Яков. Рядом с ним был и Лучка. В общем, изба была полна своими, служилыми. Тюменец всю дорогу отмалчивался и ничего не сболтнул, как Федька не пытался выведать у него, зачем его по скорому тянут в разряд. И гадая, что его там ожидает, он был настороже. Но когда он увидел хитро улыбающуюся физиономию дьяка, то понял, что ничего худого этот вызов ему не сулит.

Он пришел как раз тогда, когда князь Никита раздавал последние указания: «Ты, Петр, — ткнул он пальцем в Сабанского и затем показал на Старкова, — сдай послов Василию! Все как положено! И пора отправляться! Государево дело не терпит! Не то я вам!» — шутливо погрозил он им пальцем.

— Где Пущин? — вдруг громко крикнул он, оглядывая по головам боярских детей и атаманов.

— Здесь я! — откликнулся Федька и, раздвинув служилых, протиснулся вперед, к нему.

Князь Никита дружески положил ему на плечо руку, обнял, оттащил подальше от других служилых, в свой угол, к воеводскому столу.

— Ты повезешь статейный Якова, да и Огаркова тоже. И там, на Москве, зайдешь ко мне на двор: посылку передашь, — тихо заговорил он, дружелюбно скалясь.

Ну что на это мог ответить Федька. Ведь не поймешь, где тут наказ, а где всего лишь просьба об услуге. Но услуга-то всегда дороже ценится. К тому же это услуга воеводе, и отказать никак нельзя.

Федька порывисто дернулся и сразу же зажался, скрыл свой восторг за безразличным видом, как будто такие посылки он получал каждый день.

— Сделаю, Никита Иванович, сделаю! — сухо сказал он, заметив льстивый взгляд воеводы.

«Как что-то в прибыток, так сразу напрашиваются в друзья», — стало в тоже время и обидно ему.

Голоса позади них притихли: служилые навострили уши, стараясь угадать, о чем воевода там, в своем углу, шепчется с Федькой, которого он не особо и привечал-то. А Федька, язви его, таков мужик, никак он пойдет на мировую первым. В нем все еще сидели те матюги, которыми князь Никита наградил его после похода по Оби.

Они вернулись назад ко всем.

И тут же дьяк, потирая руками, тоже заулыбался: «Ну, Пущин, повезло же тебе!»

Федька пожал плечами, мол, неведомо, повезло или нет.

— Копылов ушел в киргизы, — стал все подробно объяснять ему дьяк. — Старков с Лучкой отправятся с послами до Москвы. Поэтому со статейным погонишь ты!

— Ну что — рад? — спросил Яков его, подойдя к нему.

Федька смущенно улыбнулся. А почему не радоваться, когда он едет туда впервой, а наслышан о Москве от отца. И ох, как наслышан. Тот частенько что-нибудь да скажет про нее, вспомнит о чем-нибудь, что там было.

«Хм, для дела поил дьяка!» — подумал он, довольный, что его затраты окупились. Он обычно сразу же знакомился с новым дьяком, появляющимся здесь, в Томске, зная, что дьяки народ слабый на выпивку. Вот и с Андрюшкой также вышло. Дьяк-то, глядишь, при случае что-то подскажет нужное воеводе о тебе.

— С тобой Тюменец и Щепотка поедут, — сообщил Тухачевский. — Ты там, говорил, ни разу не был. Вот и посмотришь, походишь, увидишь, как живет народ. Не то что здесь, в этом… углу! — беззлобно высказался он об остроге.

В его голосе послышалась тоска по далекому краю, где когда-то он жил, и куда его, как ссыльного, пока не пускали. Хотя, почитай, все казаки из его посольства едут туда, чтобы получить награды за вот эту службу в «мугалах» под его началом, которую, что лукавить-то, вытянул он один…

— Казну соболиную еще прихватишь, в Казанском отдашь! — зачем-то нарочито громко сказал дьяк Федьке.

И Федька понял, что и тот имеет на его счет какие-то свои виды, а уж какие они — ясно.

«Знать, что-то нужно будет протащить через таможню на Обдо-рах»…

Федька ушел из разрядной избы вместе с Тухачевским. Они двинулись к острогу, на свои дворы, тихонько переговариваясь о деле, которое случилось в отсутствии Якова, взбудоражив всех жителей не только Томска.

— Когда Гробовецкий-то уехал? — спросил Яков о боярском сыне «литовского» списка, с которым он был в приятельских отношениях.

— Да вот за неделю до твоего прихода! По воде ушел… Повезло мужику! Князь Никита собрался уже было повесить его! А тут хоп! Указ от государя: отпустить в Москву всю «литву», взятую в плен под Смоленском… Размен вязней[78]!

Яков с сожалением вздохнул.