На краю государевой земли

А надо бы заметить, что эта съезжая, в которой вершились все городские дела, была огромной пятистенной избой, перешитой досками на маленькие закутки. В одном из них находилась каморка дьяка. Рядом в своем закутке громоздился внушительных размеров воеводский стол. В следующем закутке сидели подьячие. А еще в одном — казначей. Там хранилась городская казна и книги: расходные, окладные и списочные служилых. И была еще большая комната для сбора войсковой старшины города, в которую вот сейчас-то и вступил Федька.

Он громко поздоровался со всеми: «Здорово, атаманы!» — снял шапку и сел на лавку подле оконца, рядом с Тухачевским. Тот машинально пожал ему руку, весь поглощенный вниманием к тому, что говорил Копылов воеводе, князю Ромодановскому.

Митька Копылов служил атаманом пеших казаков. Он был ровесником Федьки. Службу он начал когда-то, уже давным-давно, простым пешим казаком. Сюда же он перебрался из Тобольска полтора десятка лет назад со своим отцом и вскоре стал десятником. Затем он поднялся выше — на ступеньку пятидесятника. И вот теперь он атаман. У него был свой двор, красавица жена. Он привез ее из Москвы, тоже как и Федька. Отец же его был когда-то дворовым холопом боярина Ивана Романова, родного дядьки царя. И сюда, в Сибирь, он бежал, спасаясь от погрома Борисом Годуновым семейства Романовых. Вон когда было это дело-то, три с половиной десятка лет назад… И даже внешне Митька был чем-то похож на Федьку: такой же крепкий и упрямый. Но он не страдал запоями, как Федька.

А на той Вилее-реке никто из служилых не бывал! — горячился Митька, видя как равнодушно слушает его воевода. — И государю ясак не собирал! А река, говорят, велика! От Вилее-реки же плыть по Лене до Северее-реки недели четыре аль пять! И места добре богаты зверем! И то выйдет казне в великую прибыль!..

— Откуда такие слухи? — подозрительно поглядел Ромодановский на него, озадаченный азартным огнем, горевшим в глазах этого, вроде бы всегда уравновешенного атамана.

Князь Иван Ромодановский приехал сюда, на воеводство, не службу служить, а за сибирским нажитком, как и все другие воеводы, с которыми он добирался из Москвы. Да и был он еще слишком молод для такого дела, какое предлагал вот этот атаман.

— Тазовские служилые, с Мангазеи, сказывали! — ответил Копылов. — Федька Скиба, с дружками!

Он недавно вернулся из Енисейска. Туда он ездил с посылкой еще прежнего воеводы Томска, князя Никиты. И там он столкнулся с пришедшими туда с низовьев Енисея мангазейскими годовальщиками, которые и сообщили ему о той реке. Тем же, в свою очередь, рассказали об этой реке промысловики, что соболевали на той реке и там, на Вилее-реке, поставили зимовье, одернули его острогом.

— И берут с тамошних инородцев ясак промысловики, опричь государевых людей!..

— Ладно, ладно, Митрий! — отмахнулся от него князь Иван. — Ты же летом только из киргиз! И опять походом?! Успеем, поговорим о твоей Вилее!.. Хе-хе! Какие вы тут, однако! — обвел он насмешливым взглядом томских служилых. — Давай — кому тут нечего делать — отваливайте! Без вас голова идет кругом!

Казаки нехотя поднялись с лавок, на которых расселись было вдоль стенок съезжей и травили, от безделья, небылицы. Толкаясь, они вышли во двор.

Дослушать, чем же закончился этот разговор воеводы с атаманом, Федьке не дал все тот же Ванька Москвитин. Он вытащил его из съезжей по делу с куплей деревеньки на протоке Иштан. Ту Федьке предложил татарин Тюзум из Горбуновского улуса. И тот как раз сейчас приперся не ко времени в острог со своей продажей. Делать было нечего. И Федька, проклиная татарина, выскочил из съезжей и бросился к себе на двор, где его дожидался Тюзумка. Он переговорил с ним и побежал назад. Но служилые уже расходились из съезжей. И он столкнулся с Копыловым и Тухачевским, когда те выходили от воеводы.

— Ну, как Ромодановский? — спросил он атамана, переводя дыхание после запальной спешки.

— Дал добро! — помахал атаман в воздухе наказной памятью; он получил только что ее от дьяка и теперь думал, что дело было за малым. Подобрал он уже и 50 казаков. И те ждали тоже вот этого разрешения воеводы, чтобы сняться и двинуться в дальний путь.

Федька с сожалением покачал головой. Но он был и рад, что не пойдет в этот год ни в какую воеводскую посылку. Дело было в том, что была уже беременна его новая жена, Верка. А он хотел иметь еще пацана. Чтобы Гриньке был братишка, такой же, как и у него брат Гришка. Но Верке хотелось иметь девку. Она уже и назвала ее Фенькой. Почему-то ей запало в голову именно это имя. А так звали Литвиниху. Об этом он узнал уже после отъезда из Сургута. Да и его мать, Дарья, все еще не могла забыть свою соседку, часто вспоминала ее…

— Пойдем, Федор! — обнял его Яков. — Мы свое сделали! Теперь пусть бегают молодые! — шутливо заворчал он.