Читаем На краю государевой земли полностью

Полностью стены казаки так и не поставили, но срубили новую аманатскую избу и туда отселили часть аманатов из старой избы.

* * *

С утра Федька маялся в приказной. Все получалось у него как-то бестолково, даже он сам чувствовал это. Дел у него не было никаких, но и уходить из приказной не хотелось.

Пришел Гринька с казаками.

— Батя, у казаков подле изб торчат тунгусы! Поналезли в острог!

— Как это?!

— Стена-то дырявая!

— А ну пошли! — заторопился Федька. Нахлобучив на голову малахай, он первым выскочил во двор.

Казаки, что пришли вместе с Гринькой, двинулись вслед за ними.

У избы, где жили казаки Козицына, собрались уже все служилые острога. Среди них торчали приметные фигурки ламутов. Все что-то кричали, объяснялись между собой без толмача.

Когда Федька подошел к ним, казаки заговорили наперебой, что-то пытаясь рассказать ему…

— Погоди, погоди! — остановил он их. — По очереди! Говори ты! — ткнул он пальцем в Щербака.

И Андрюшка рассказал, что вот эти ламуты пришли и угрожают: побить-де собираются их, служилых. А кто — неведомо, они ли, или кто-то из тех, кто послал их.

— Вон, под острогом стоят! — показал он за стены. — Вон, вон, глянь: приперлись из шендухи!

Там, вдали, с полверсты, на фоне белой заснеженной равнине темнели какие-то люди, явившиеся большим числом из тундры.

— Ладно, — сказал Федька и распорядился, показав на ламутов. — Этих под замок! А ты, Евдоким, — велел он Козицыну, — возьми своих казаков, да сходи вон к тем! — махнул он рукой за стены острога. — Отлови языков!

— Давай, давай, служба! — нахмурился он, видя, что казаки не двигаются с места.

Козицын ушел со своими людьми из острога. А Федька поднялся на башню и стал смотреть, что же там такое, кто же это еще приперся под острог-то…

А там, когда Евдоким с казаками приблизились к той массе, произошло какое-то движение… Затем вся эта масса стала словно растекаться: во все стороны побежали темные фигурки, шустро, как букашки по белой заснеженной равнине. А за ними пустились казаки… Вот они схватили одного, другого… Там и сям завязалась драка, вот кто-то уже упал, затем другой…

И он понял, что там не обошлось без крови… А вот Евдоким и казаки возвращаются назад, волокут за собой нарты, а на них лежит кто-то, не то раненые, не то убитые. Вели они и несколько пленников, повязанных веревками.

— Ох, бог ты мой! — вырвалось у Федьки, когда Евдоким, зайдя в острог, остановился подле него, и он увидел, что на нартах лежит убитый Ясырка, а на других еще один казак, из сотни Евдокима, такой веснушчатый, еще молодой, торчит кадык на горле у него, уже побелевший.

— Не мог без этого! — упрекнул он пятидесятника.

В ответ тот развел руками: мол, говорить-то просто…

Федька, обозленный, почему-то именно из-за вот этого молодого веснушчатого казака, даже не стал допрашивать пленных. Он велел тут же двоих из них повесить на башне, на виду у всех тунгусов, тех, за острогом, опять собравшихся в кучу.

Затем он отобрал из аманатов двоих родичей Зелемея и велел тоже повесить на стене острога, для устрашения тех, что сновали на равнине. Растолковав через толмача одному из аманатов, что тоже будет и с другими аманатами, если те, на равнине, вздумают приступать к острогу, он отпустил его с этой вестью к тунгусам.

А в остроге тем временем начали спешно возводить городовые стены из тех бревен, что с лета завез еще Козицын, стали латать дыры в острожной стене.

— Побьют ведь, побьют…! — ругался Федька на казаков с утра до вечера, подгонял их, чтобы шевелились.

Они поставили полностью стены высотой в две сажени и еще башню, в пять саженей, но глухую, напротив той, что была с воротами на другой стороне острога.

И все это время, пока казаки рубили стены, висели трупы повещенных, маленькие, усохшие. Они болтались на ветру, как тряпки, будто пустыми были опарки, взирали в недоумении на мир остекленевшими глазами, скрипели под ветром на перекладинах, наводя по ночам на казаков тоску… И казаки, не выдержав, пристали к Федьке, чтобы он велел снять их…

Федька собрался было уже уступить казакам: вид этих несчастных был омерзителен и ему тоже. Но тут к острогу пришли родичи Зелемея, а среди них был и Куликан. Озираясь вокруг и поглядывая на трупы над воротами, Куликан вошел в острог через раскрытые специально для него ворота. В приказной избе Федька и Евдоким с десятниками уже ждали его, зная от его посланца, что Куликан пришел с повинной от ламутов, с ним пришел и человек от кукигир. Сам же Моранга не отважился явиться в острог, как и Зелемей, прислал своего брата.

А кто рядом с Куликаном-то!..

Федька сначала не поверил даже тому, что увидел… Ба-а, да это же Намунко. Стоит, глаза поднять не смеет… Но ведь притащился сюда, точнее, его, видимо, привели силой.

Толмачить с Куликаном не было нужды, он сам понимал все хорошо. Но Намунку он притащил все же с собой… «Для чего же?.. А-а! — догадался Федька. — Показать, что мои замыслы известны!.. Ха-ха!»

Вот теперь-то он был уверен, что Акарка прошел до Якутска, и ухмыльнулся своей же хитрости. Да, Акарка где-то сейчас там, в Якутске. Но когда придет оттуда помощь-то?..

Перейти на страницу:

Все книги серии Сибириада

Дикие пчелы
Дикие пчелы

Иван Ульянович Басаргин (1930–1976), замечательный сибирский самобытный писатель, несмотря на недолгую жизнь, успел оставить заметный след в отечественной литературе.Уже его первое крупное произведение – роман «Дикие пчелы» – стало событием в советской литературной среде. Прежде всего потому, что автор обратился не к идеологемам социалистической действительности, а к подлинной истории освоения и заселения Сибирского края первопроходцами. Главными героями романа стали потомки старообрядцев, ушедших в дебри Сихотэ-Алиня в поисках спокойной и счастливой жизни. И когда к ним пришла новая, советская власть со своими жесткими идейными установками, люди воспротивились этому и встали на защиту своей малой родины. Именно из-за правдивого рассказа о трагедии подавления в конце 1930-х годов старообрядческого мятежа роман «Дикие пчелы» так и не был издан при жизни писателя, и увидел свет лишь в 1989 году.

Иван Ульянович Басаргин

Проза / Историческая проза
Корона скифа
Корона скифа

Середина XIX века. Молодой князь Улаф Страленберг, потомок знатного шведского рода, получает от своей тетушки фамильную реликвию — бронзовую пластину с изображением оленя, якобы привезенную прадедом Улафа из сибирской ссылки. Одновременно тетушка отдает племяннику и записки славного предка, из которых Страленберг узнает о ценном кладе — короне скифа, схороненной прадедом в подземельях далекого сибирского города Томска. Улаф решает исполнить волю покойного — найти клад через сто тридцать лет после захоронения. Однако вскоре становится ясно, что не один князь знает о сокровище и добраться до Сибири будет нелегко… Второй роман в книге известного сибирского писателя Бориса Климычева "Прощаль" посвящен Гражданской войне в Сибири. Через ее кровавое горнило проходят судьбы главных героев — сына знаменитого сибирского купца Смирнова и его друга юности, сироты, воспитанного в приюте.

Борис Николаевич Климычев , Климычев Борис

Детективы / Проза / Историческая проза / Боевики

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза